Они тряслись в старом раздолбанном ПАЗике. В проходе между сиденьями грохотал по полу шанцевый инструмент. Тараканов был за рулем, Петрович и Анжелочка на заднем сиденье. Свою великолепную экипировку для охоты на уклонистов она сменила на спортивный костюм, была немного растрепанной, немного не накрашенной, но все такой же любопытной:

– Жан, что-то я все-таки не въехала насчет этих фанфыриков.

– Да всьо просто. Я сосал шерез трубку их души и закрыл в фанфирик. А без души шеловьек не живьет, жмур станов'uтся. Теперь он будьет жить, когда я хотьеть и делать, что я хотьеть.

– Жан, а тебе их не жалко? – почему-то вдруг спросила Анжелочка.

– Родине нужен сольдат? Или уже ньет? – блеснули в полумраке белые зубы Петровича.

– Страшный ты, все-таки, человек, Жан.

– Нье сси, прорвьемся.

– Приехали, Петрович. Второе кладбище, – сказал Тараканов. ПАЗик дернулся и встал, урча на холостом ходу. – Как мы их искать-то будем в темнотище?

– Льегко. – колдун встал, пригнулся, чтобы не задеть потолок и перебрался поближе к Тараканову.

– По аллее нальево.

– Как скажешь. – Капитан надавил на газ.

– Тепьерь поворот направо… ньет, вот в этот проход… Все, виходим.

С шипением раздвинулись двери. Петрович галантно придержал Анжелочку за руку, когда она спрыгивала с подножки. За ними, подхватив лопаты и веревки, спустился Тараканов. Вокруг было тихо и темно.

– За мной, – скомандовал колдун. Тараканов достал фонарик и шел, светя перед собой. Петровичу свет был не нужен. Они пробрались через какие-то колючие заросли, через лабиринты оград и могильных плит и вышли к одинокому кресту. Земля под ногами была рыхлой, еще не утоптанной, а могила укрыта венками и букетами цветов.

– Здьесь.

Тараканов скользнул фонариком по табличке на кресте: «Нетяев Тимур Максудович, 20… – 20…».

– Наш клиент, – констатировал капитан.

– Жан у нас как «ГЛОНАСС», – сказала Анжелочка.

– Хуже. Надо копать, товариш Таракан.

– Да, давненько я лопаткой не орудовал… ну что ж, с богом.

Свежую землю рыть было одно удовольствие. Гаитянин с Таракановым легко добрались до гроба, повозились, подсовывая веревки и, наконец, вытянули его наверх. Сковырнули лопатой крышку. Петрович потянул на себя белую простыню в крестах и славянской вязи. В свете фонарика мелькнуло бледное восковое лицо призывника, сложенные на груди руки.

– Так… гдье это… – Колдун порылся в своей брезентовой сумке и достал один из пузырьков от настойки боярышника. Анжелочке показалось, что Нетяев слегка шевельнул пальцами левой руки.

– Нетьяев Тьимур! – жутко прокричал Петрович, быстро сунув под нос покойнику свою склянку.

– Маааать моя женщина! – вырвалось у Анжелочки. Мертвый призывник зашевелился, сел в гробу, открыл глаза. Глаза у него были тусклые, неподвижные: никакой эмоции, а тем более мысли там и в помине не было. Петрович с размаху врезал Нетяеву по макушке. Тот пошатнулся, но лицо осталось таким же отсутствующим.

– Leve!10 – гаркнул колдун. Призывник встал на ноги, шагнул из гроба, медленно подошел к гаитянину и застыл на месте. Петрович достал другой пузырек: на этот раз с какой-то темной жидкостью. Поднес его к бледным губам Нетяева, скомандовал:

– Bw`e!

Призывник стал глотать снадобье мелкими глотками и не остановился, пока не осушил всю склянку.

– Ki non ou ye?

– Т-тимур, – прохрипел бывший покойник.

– Antere l ‘tout tounnen, Тьимур!

– Говно вопрос, дядя.

– Все, пьерекур, – сказал Петрович, наблюдая, как бывший мертвец столкнул гроб обратно в могилу и ловко орудует лопатой, заметая следы ритуала.

– А он хоть живой? – поинтересовалась Анжелочка.

– Живой. Или нье совсем… трудни вопрос.

– Знаешь, Жанчик, у меня слов нет. Такое, хочешь – не хочешь, всю жизнь будешь помнить… – То, что чувствовала сейчас Анжелочка, было смесью ужаса и восхищения. Совсем как в четырнадцать лет, когда ее первая большая любовь Димон Барагоз одолжил у отца ствол и ограбил ларек. Анжелочка млела от опасных парней и ничего не могла с собой поделать.

– Привикнешь, мой Анж. У нас ешшо семь сьегодня…

– А гляньте, как наяривает-то, – заметил капитан. – Хороший боец будет, дисциплинированный. Ну ты, Петрович, даешь дроздам прикурить! Спасибо за службу!

9.

Они стояли рядами на залитом утренним солнцем плацу во дворе военкомата. Двести семьдесят пять пар тусклых глаз уставились на Болдырева. А полковник, уставившись на них, сиял как начищенный самовар. Наряд был выполнен и перевыполнен: такого количества уклонистов, собравшихся в одном месте, он и в самом счастливом сне не думал увидеть.