Замыкала шествие гвардейская гренадерская рота Семеновского полка.

Едва пышный кортеж показался у Земляного города, как грянул салют из семидесяти одного орудия. А у Белого города в торжественном залпе прогремели уже восемьдесят пушек.

Возле Триумфальных ворот в Китай-городе поезжане задержались. От черной массы оттесненных обывателей оторвалась и поплыла навстречу, колыхаясь и сверкая золотым облачением, с крестами и иконами, группа синодских членов во главе с Феофаном Прокоповичем и всеми бывшими в Москве архиереями. Императрица вышла из кареты, целовала крест, получа благословение пастыря.

В Кремле Анна Иоанновна прежде всего пошла в Успенский собор «для отправления Господу Богу молитвы». Тут у входа собрались сенаторы и президенты, а также члены коллегий, не участвовавшие в поезде. На площади в строю стояли офицеры. Густо зазвонили с колокольни Ивана Великого колокола, приветствуя новую государыню — царицу всея Великия и Малыя и Белыя... В сопровождении духовенства и приближенных Анна поднялась на паперть. Снова грянули залпы, теперь уже из ста одного орудия. Кроме того, и все войска до самого Земляного города троекратно салютовали беглым огнем. В соборе императрицу ожидали знатные дамы в парадных робах и самарах. Начался молебен...

После праздников, на которые был снят траур по случаю кончины Петра Второго, на 20 февраля назначено было приведение жителей Москвы к присяге. Верховный тайный совет, кроме Успенского собора в Кремле, наметил еще четырнадцать церквей и определил лиц из «Сената и генералитета», которые должны были приводить людей к присяге.

Часу в третьем пополудни Федор Соймонов стоял в тесном приделе приходской церкви Покрова Богородицы, в ожидании начала действа. В духоте толпы катался, как войлочный мячик, разговор. Он то взлетал на волне новых слухов и домыслов, то испуганно нырял и затаивался, а потом снова откуда-то появлялся и катился сперва несмело, шепотком, а потом все громче и громче.

— А что, ваше благородие, — обратился к Федору сосед по усадьбе, стоявший рядом, — правда ли, нет ли, Федор Иванович, что верховные сочинили присягу на верность императрице и Тайному совету?..

Соймонов пожал плечами.

— А что велено заарестовывать всех уклоняющихся, не слыхивал?

— То, как водитца. Особого указа не надобно.

— Говаривали, первым в Тайном совете князь Иван Федорович Ромодановский присягнул, а уж за ним — трое Долгоруких, князей...

— Недолго им, ворам, лакомствовать, — вмешался стоявший поодаль Семен Иванович Сукин, муж закала старого, прибывший в Москву с пятью дочерьми на выданье, да так и не увидевший сватов. — Вот ужо матушка государыня царица на престол взойдет...

— А чево взойдет? — перебил молодой чей-то голос. — Коли она уж и кондиции подписала. Так же Долгорукие да Голицыны править будут. Им и мы подписываться ноне будем...

Толпа зароптала, зашевелилась. В этот момент двери растворились и в церковь вошел Иван Ильич Дмитриев-Мамонов с секретарями и подписными листами. Они стали пробиваться вперед. «Привезли, — загудело в толпе. — Присяжные листы привезли». Из царских ворот вышел архиерей в облачении со служителями — дьяконом и дьячками. Архиерей сказал проповедь, увещевая собравшихся в святости присяги, в нерушимости великой клятвы, данной в доме Господа. Но говорил пастырь без выражения, кратко. Закончив, отступил в сторону, уступая место генералу. Тот вышел вперед и развернул лист.

— Аз нижеимянованный, — начал сипло Иван Ильич, — обещаюся и клянуся всемогущему Богу пред святым Его Евангелием... — При этих словах дьякон подошел к аналою, взял с подставки крест, подал его архиерею, а сам поднял тяжелую книгу в богатом золоченом окладе и прижал ее к стихарю. Иван Ильич, не обращая внимания на их действия, продолжал читать:

— Что должен ея величеству великой государыне царице Анне Иоанновне... — Затаив дыхание, церковь слушала, что воспоследует за сими словами: — ...И государству верным и добрым рабом и подданным быть...

Общий вздох облегчения прокатился по толпе. Нет, стало быть, не дали Долгоруким с Голицыными вписать в присягу верность Верховному тайному совету, обошлось...

— Також ея величеству и отечеству моему пользы и благополучия во всем по крайней мере искать и стараться, и оную производить без всяких страстей и лицемерия, не ища в том своей отнюдь партикулярной, только общей пользы...

Далее уже было неинтересно, шли знакомые всем слова о здравии и чести Ея Императорского Величества, о целости и благополучии государства. Иван Ильич задохнулся от быстрого чтения, закашлялся, отдышался и продолжал:

— А ежели бы ея величеству и отечеству моему что ни есть противное сему приключитца хотело, то не точию охранять и оборонять, но в потребном случае и живота своего не щадить, как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. И во всем том клянуся, памятуя будущий Суд в день страшного испытания, иже воздаст комуждо по делом его, от которого тогда, ежели не сохраню здесь обещанного, да будет мне месть, зде же градская казнь. В заключение же сей моей клятвы целую слово и крест Спасителя моего. Аминь!