– На Башиловке, в квартире Минина и на Красина работал левша. Все три удара нанесены по левой стороне головы.

– Один думал?
– хитро прищурился начальник.

– Нет, вместе со мной, - улыбнулся Серебровский.

– Вот и надумали на свою шею. Вместо трех отдельных эпизодов имеете устоявшуюся бандгруппу.

– Так я в ОББ работаю.
– Данилов достал портсигар, вопросительно поглядел на начальника.

– Кури, чего там. Только по мне лучше бы вообще никакого ОББ не было. Теперь слушай. Начальство уже задергалось. Звонили. С разных уровней. Говорили всякое, лучше тебе не слушать такого. Времени у нас с тобой практически нет. Доложи, какие приняты меры.

– Отрабатываем версию "левша", смотрим оружие...
– Данилов помолчал, глядя, как начальник меряет шагами кабинет, затянулся глубоко, ткнул папиросу в пепельницу и продолжал: - Вещи, взятые у Минина, а также номера облигаций объявлены в розыск, кроме того, по накладным нам известны маркировки папирос и консервов, взятых на Башиловке и в магазине, ищем по рынкам.

– Быстрее работайте.

– Рынки - моя забота, - белозубо улыбнулся Серебровский, потянувшись своим большим и сильным телом.

Сергей ненавидел совещания. Он был человек дела.

Данилов любил его за простоту, за обостренное чувство товарищества, за оперативную хватку и необыкновенное мужество.

За много лет работы в милиции он знал людей, спокойно идущих под бандитские пули, но робеющих перед начальством. Серебровский оставался самим собой и на операциях, и на многочисленных предвоенных собраниях, на которых решались людские судьбы. На них Сергей говорил открыто, смело защищал товарищей по работе, не боясь ни взысканий, ни понижения в должности.

В МУР Серебровский вернулся из наркомата за два дня до войны, и Данилов был несказанно рад этому. Они работали вместе третий военный год, и Иван Александрович ощущал конкретную помощь, которую оказывал заместитель начальника его отделу.

– На рынках мои ребята посмотрят, - еще раз повторил Серебровский.

Начальник посмотрел на него внимательно и промолчал. Он подошел к напольным часам в черном узорчатом футляре, выполненном в виде башни, достал ключ и завел механизм боя.

Потом повернулся к Данилову и сказал:

– Ты, Иван, почему не в новой форме? Не получил?

– Получил, но зашился с делами, не успел погоны пристегнуть. Ребята обещали сделать.

– Так, теперь у меня к тебе последний вопрос, начальник ОББ...

Данилов понял, о чем пойдет разговор, и ему стало мучительно-стыдно, такое чувство появлялось у него только в юности, в реальном училище, когда он, не выучив урока, вынужден был идти к доске.

– Серебровский бы сказал, - продолжал начальник, - "Что это за кровавая драма на Патриарших прудах?" А?

– Убит милиционер Потапов, неизвестный преступник погиб в перестрелке.

– Как у тебя все просто, Данилов. А что я жене Потапова скажу, двум его детям?

– Вы так говорите, - Иван Александрович закатал желваками, - будто я его убил...

– Помолчи, Данилов, помолчи. Это с каких же пор по Москве бегают пацаны с оружием и типографским шрифтом? Что тебе известно об убитом?

– Пока ничего.

– Что за шрифт? Откуда? Что за пистолет?

– Баллисты дадут заключение после четырнадцати, эксперты работают со шрифтами, фотография убитого разослана по всем отделениям.

– Ладно, Данилов, иди. Иди и помни, весь спрос с тебя. С меня, конечно, тоже шкуру спустят, ну а я - с отдела. Иди, а ты, Серебровский, задержись.

Данилов вышел в приемную.

– Ты, Паша, - усмехнулся Данилов, - в этой форме на полярного летчика похож, товарища Громова.

Лейтенант улыбнулся, польщенный, и, посмотрев вслед Данилову, подумал, что начальник ОББ хоть человек молчаливый, но хороший.

Данилов шел к своему кабинету по коридору, стены которого являлись выражением общественного мнения на определенных этапах. В сорок первом на них висели плакаты "Родина-мать зовет!", "Ты записался добровольцем?", наглядные пособия МПВО. В сорок втором их место заняли работы Кукрыниксов, Васильева и Голоненко. На них были изображены немцы, бегущие от Москвы. Сейчас на стене появился новый плакат - огромные щипцы с надписью: "Сталинград перерубил руки Гитлера".

Данилов с особым удовольствием посмотрел на сталинградский плакат. Сорок третий год начался с радости победы.

И Данилов вспомнил сорок первый, декабрь, когда он уходил на фронт в составе батальона Московской милиции. Тогда, в Волоколамске, он впервые ощутил щемящее чувство победы, первым войдя в город, оставленный немцами. В маленьком доме на окраине они пили спирт с партизанами и заедали его консервированной колбасой, именуемой в просторечии "второй фронт". Там, в этом жарко натопленном доме, думал замкомбата Данилов связать до конца войны свою жизнь с армией.