— Слышь, Галкина, — утробно почти проурчал я, — Ты ничего не попутала, милая? Совсем офонарела?!

Торопливо отпустив меня на свободу так, что чуть не упал, Рита ретировалась на пару шагов, смущенно и слегка испуганно сопя, а затем, видимо, не умея держать за своей широкой и увесистой душой ничего потайного, прямо и ляпнула:

— Ну… я думала, у тебя тени! Хорошие такие! Качественные…

— Это естественный цвет кожи! — тут же зарычал я, злясь за обтертый и облизанный глаз еще сильнее, — Я с Коморской, Галкина!!

— Да ну вас, неосапов…, — попробовала она надуть губы, начав отворачиваться.

Я решил сменить гнев на милость, благо ничего непоправимого не вышло, а веко и помыть можно, не такая уж и беда. Да и что тут такого? Мама у меня в первой жизни так иногда делала, пока ребенком еще был, а для этой джоконды в кубе все перваки как дети недокормленные… Благую мысль прервал истошный, резкий и очень громкий взвизг, автором которого была та самая Галкина, сейчас разглядывающая меня во все глаза с очень бледным видом.

— Ты чего? — вылупился я на комсорга.

— Я…? — бедняжку аж испарина пробила, да такая, что с трех метров заметно, — Я… н-ни-ничего. А ты сейчас… что сделал… Изотов?

— Стоял, глаз облизанный тёр, — честно признался я, — Думал о дефиците косметики. Страшная, видимо, штука, раз комсорги на честных студентов кидаются. И облизывают.

— Да? — как-то робко и недоверчиво спросила девушка, способная войти вообще в любую избу и остановить вообще любого коня, не спрашивая мнения ни у хозяев жилплощади, ни у животного.

— Отпусти меня уже, Рита, — по-человечески попросил я почему-то напуганную Галкину, — И так уже опаздываю. Говори Могилёву, пиши ректору, пусть меня пробьют. Но работа в другом институте есть, все бумаги настоящие. А?

— Д-да, х-хорошо, д-договорились, — скороговоркой пробубнила девушка, не отводя от меня взгляда, — П-пока, Изотов…

Пожав плечами, я развернулся и пошёл по своим делам. Дома меня ждали две прекрасные девушки и работа. Ну или сексуальная маньячка, считающая, что нормальная половая близость начинается после первых двух оргазмов, полученных на родео, и вредная бесчувственная палатенца с замашками диктатора, вооруженного электрошокером. А вот работа да, самая настоящая.

Нелла Аркадьевна Окалина, чудо-женщина, решила, что она рождена сделать сказку былью. Причем не простую, а именно ту, в которой они с Лещенко меня и заманили чуть ли не под разделку. По шапке, конечно, всем причастным и виновным прилетело сильно, деталей, я правда, не знал, но сама валькирия оказалась такой глыбой, что даже не пошатнулась. Более того, она утвердила моё назначение, какими-то своими спец.путями проигнорировав требования к стандартному сотруднику такой организации как Контора. В итоге я остался тем самым лейтехой под её непосредственным командованием. Липовым, конечно, но мне-то насрать, если зарплата и стаж капают. Можно даже фиолетовым.

Зачем это ей? Дочь. Нет, не сама дочь, конечно, кто бы дал даже такой страшной женщине как она так произволить? А вот заселить призрака с полупризраком, устроить из этого эксперимент, подключить научников — совсем другой вопрос. Ну а как заставить Витю повиноваться, так это не проблема, потому что его, Изотова, можно поманить тем же сладким фикусом, что и ранее — работой. А где работа, там у нас, товарищи, и зарплата. На стипендию жить я отчаянно не хотел, поэтому забил поглубже гордость, да и выполняю некоторые распоряжения Окалины-младшей, которой их пересылают те, кто наблюдают за нашим с полупрозрачной девой житьем-бытьем через камеры в комнатах. Да и Нину Валерьевну, ту, которая Молоко, и которая на замену Лещенко меня изучает, такое тоже вполне устраивает. Вон, даже от участия в общественной полезной деятельности отмазали, а ведь это среди студентов такая священная корова, что дальше некуда!

В общем, я продался с потрохами, подчинился и прогнулся, зажив полноценной половой жизнью, пусть и слегка перекошенной. Тело мне сношает Янлинь, голову грызёт Палатенцо, думает обо мне Нина Валерьевна, фыркает баба Цао, чего еще для счастья нужно? Ну то, что не так, не туда и совсем не то (особенно Янлинь), так надо же с чего-то начинать!

У противной части общежития, представляющей собой гадкое розовое здание без углов, я остановился, привлеченный движением. Там, на самодельном турнике, состоящем и столба, дерева и поперечины между ними, подтягивался Пашка, возле которого отирался рыжий Дмитрий, который был, возможно, его соседом. Ну приятелем, так уж точно. Внимание же моё привлек не сколько здоровый образ жизни Салиновского, сколько его худая раскрасневшаяся рожа, бывшая откровенно злой и запыханной. Подходы он делал определенно уже «через себя», но продолжал самоистязание. Рыжий, тоже на вид злой, хмурый и печальный, что-то бурчал себе под нос, выглядя совершенно не радостным.

— Привет, мужики! — обозначил свою дружелюбную позицию я, подходя к дуэту, — О чем репы морщите?

— Репы? — озадаченно переспросил рыжий, а затем, поздоровавшись со мной рукопожатно, махнул вихрастой головой, — Да так… ни о чем.

— Тогда о ком? — ухмыльнулся я, бросая сумку и доставая сигарету, — У Паши вид, как будто ему насрали в душу. В прыжке. И он теперь вон, вытряхивает…

Расстогин неприлично заржал, да так заразительно, что Салиновский сам не выдержал, отлепился от турника и, прислонившись плечом к дереву, начал похрюкивать. Руки, правда, у него болтались как две жалкие сопли. Неслабо выложился, и зря пока… Ему куда больше массы набрать нужно, чтобы такие упражнения пользу приносить начали.