– Привет, - говорит жена.
– Что у тебя в школе?

– А, - говорит дочь и машет рукой, переворачивая заодно страницу.

– Не читай в потемках, - говорит жена, - испортишь себе глаза.

Потом мы садимся ужинать. Кошка, жена и я. Дочь говорит "не хочу", берет пирожное и уходит из кухни жуя.

– Испортишь себе желудок, - говорит вдогонку жена.

– А, - отвечает дочь, переворачивая страницу.

После ужина снова приходит милиция. На сей раз в количестве двух человек. Один - в бесцветном плаще. Видимо, он следователь. За спиной у милиции маячит оплывший силуэт бывшей жены бывшего мартеновца, ныне подследственного.

– Я следователь, - говорит тот из двух, что в плаще.
– Что вы слышали в ночь совершения преступления?

– Мы ничего не слышали в ночь совершения преступления, - говорит жена.
– В ночь совершения преступления мы спали.

Милиция профессионально не верит. У нее возникают сомнения в искренности показаний жены.

– Неужели ничего?

– Ничего.

– Странно.

Бывшая жена арестованного вертится тут же. Среди нас. И среди милиции. Мельтешит и шныряет. То здесь, то там.

– Крепко спите, - говорит милиция.

– Не жалуемся, - говорим мы.

А бывшая жена Пятакова, чуть не убившего Пашу, говорит:

– Он там, в больнице - Пашка - такую ряху наел, прямо интеллигент. А что в реанимации полежал два дня, ему только на пользу. Хоть протрезвел.

Милиция вносит сказанное нами в протокол и устраняет бывшую жену Пятакова, всю жизнь проработавшего на мартене и нанесшего удар тяжелым тупым предметом сковородой П. Скороходову из сто тридцатой квартиры.

– Не мешайте следствию, - говорит милиция и опять обращается к нам: Так значит, спали?
– и ухмыляется в тени абажура.

Жена говорит:

– Да, спали. Мы после половой невоздержанности всегда спим хорошо и крепко.
– И говорит: - Хотите, проведем следственный эксперимент?

– Не надо, - говорит милиция. А жена говорит:

– Занесите причину крепкого сна в протокол. Иначе я его не подпишу.

Тогда милиция говорит:

– Ладно, и без того все достоверно. Двери обшиты дерматином обе. Под дерматином вата слоем три сантиметра. Плюс дерево. Плюс расстояние. Достоверно.

– Нет, занесите, - говорит жена.
– Я настаиваю.

Милиция встает, говоря:

– Мы к вам как к сознательным гражданам, а вы к нам - без уважения. А мы, между тем, на службе и более того - при исполнении.

– До свидания, - говорит жена милиции.
– Если вы нам понадобитесь, мы вызовем вас по телефону 02.

А дочери она говорит:

– Запри, а то кошка пугается.

Дочь с Конан Дойлом в руках встает и, не отрывая глаз от страницы, запирает дверь. "Это мы вас вызовем", - слышу я из-за двери и обнаруживаю бывшую жену посаженного Пятакова. Она заняла место милиции. В тени желтого абажура. Ее лицо в этой тени окончательно увядает и, кажется, осыпается.

– Представляете?
– говорит она из тени.
– Я тут ночую - после инцидента, - чтоб имущество, которое ему при разводе отошло, сберечь и сохранить. Они же и так все вынесли. Телевизор на запчасти разобрали, ковер продали, пиджак сняли. А он всю жизнь на мартене проработал. Потому что дурак.

Кошка прячется жене под юбку. Она целый день сегодня пугается чужих людей, чужих голосов, чужих запахов.

– Представляете?
– опять говорит бывшая жена своего бывшего мужа. Слышу я ночью какие-то шорохи и шаги на лоджии. Подхожу, а там этот стоит, друг Пашки. Гастроном. Пьяница, вор и подонок. Я говорю - э, тебе чего, а он говорит - хочу на кухне уборку сделать влажную, а то мы там в последний раз насорили. Я как заору! Вот так. А он перелез через перила и прыгнул с балкона. В окно, которое из подъезда наружу выходит.

Потом она говорит что-то еще и просит подтвердить на суде, что он всю жизнь на мартене, а они подонки. Ковер вынесли и пиджак, и телевизор. И скажите, говорит, что он, когда выпьет - доверчивый, а также дурак.

Я обвожу взглядом комнату.

Жена спит, сидя на стуле.

Кошка жмется к ее ногам, совершенно ошалевшая, и шерсть на ней стоит и топорщится.

Дочь, дочитав Конан Дойла, смотрит на чужую неуместную женщину, не понимая, откуда она взялась у нас в квартире, что здесь делает и о чем говорит.

Я же - о чем она говорит, понимаю, а вот зачем - хоть умри.

– Я могу вам чем-то помочь?
– спрашиваю я, останавливая ее монолог.

– Вы на суде скажите им. Чтоб спасти его. И имущество. А то он всю жизнь на мартене.

– Хорошо, скажу, - обещаю я и выхожу в прихожую. Как бы провожая гостью.

– Так я пойду, - говорит она, - а вы скажите.

– Посидели бы еще, - говорю я и отпираю замок.

– А Пашка, - говорит она на прощание, - вот такую харю отъел на казенных харчах. И всего за неделю.