– Проклятая ведьма. Наверно хотела показать что с легкостью может разлучить нас и расправиться с нами, если захочет.

– Может всё еще мстила мне за мои неосторожные слова, там в холле, – весело предположил Бока, радуясь что его маленькая ложь сошла ему с рук.

– Да уж, – усмехнулся герцог. – Не следовало тебе этого говорить. Алитоя дама нервная. С ней вообще лучше одними "да" и "нет" разговаривать. Сказано же у кого-то: "И говорите лишь да-да и нет-нет. А всё что свыше, то от лукавого", – он на секунду задумался. – Не помню откуда. Ладно, поехали.

Молодой человек обернулся, открыл маленькое окошечко и крикнул кучеру:

– Эд, давай трогай. Домой едем. Слава богу.

И только откинувшись на упругую спинку сиденья, он вдруг понял что что-то не так. Он быстро сунул руку под плащ за спину. Так и есть, одного кайхорского ножа не было. "Ах ты маленькая воровайка", подумал он почти с улыбкой. Но ему стало не до смеха, когда он попытался представить зачем это Алитои понадобился его нож. В Кайхоре он слышал о таких женщинах, которые за деньги насылали порчу на кого угодно, только женщинам нужен был какой-то предмет очень близкий жертве. Эти оборванки-ворожеи пользовались относительной популярностью, брали они за свои услуги не дорого и желающие избавиться от своих недругов за несколько медных монет всегда находились. Бока считал всё это ужасным вздором и верил в порчу на расстоянии не больше чем в заговоренные ветровые камни, которые якобы положенные за мачтой всегда обеспечивали попутный ветер. Но сейчас ему стало очень не уютно и он отругал себя за свои глупые слова в мраморном холле. Что если злобная сумасшедшая Алитоя настолько взбеленилась, что теперь собирается хорошенько сглазить его, а то может и вообще сжить со свету? И хотя он снова твердо заявил себе что не верит во все эти заговоры, проклятия и прочее мракобесие, в глубине его души притаилась холодная и осклизлая, как свернувшаяся кольцами змея, тревога.

100.

Минлу и её спутники добрались до "Одинокого пастуха" только к вечеру следующего дня. Обе девушки были совершенно вымотаны и уже практически не могли стоять на ногах. Талгаро, в силу того что лоя, несмотря на свое изящное телосложение, физиологически были гораздо более выносливыми чем народ Омо, а к тому же с детства привыкали сидеть в седле, выглядел вполне бодрым и свежим. Не обращая внимания на состояние своих спутниц, он предложил просто сменить уставших лошадей и продолжить путь. Однако девушки словно не услышали его. Спустившись на землю, они с неимоверным облегчением принялись ходить туда-сюда, восстанавливая измученные ноги, давая отдохновение натертым бедрам, истерзанной промежности и разбитой спине. И хотя и Минлу и Тайвира страстно желали как можно скорее оказаться в Акануране, они не сговариваясь решили остаться в "Одиноком пастухе" и выехать с первыми лучами рассвета. Мысль о еще одной бешенной ночной скачке их обеих повергала в ужас.

На крыльце появился Громми Хаг. На голове у него по-прежнему была белая повязка, в которой по правде говоря уже не было необходимости, но ему нравился этот символ недавних горестных тяжких мук, перенесенных им, конечно, с мужеством и стойкостью. Быстро и внимательно осмотрев новоявленных гостей и не увидев в них ничего ценного и внушительного, он, безо всякого почтения и приветливости, равнодушно ожидал их приближения. На вопрос лоя могут ли они получить свежих лошадей, он неопределенно пробормотал что "надо смотреть", но не уточнил куда и на что нужно смотреть. Хотя смотреть, судя по всему, следовало на толщину кошельков гостей и как подозревал Громми толщина эта вряд ли произведет на него впечатление. Минлу, без привычной робости, суровые, многоопытные, видавшие виды трактирщики всегда вселяли в неё это чувство, вышла вперед и решительно объявила, что им нужна комната с тремя кроватями на одну ночь и хороший ужин, а также три свежих лошади, а если таковых нет, пусть накормят и почистят этих, чтобы к утру они были готовы продолжить путь. Тайвира, вспомнив о своем полном безденежье, смущенно приблизилась к кирмианке и быстро прошептала ей на ухо, сообщая о своей неплатежеспособности. Хозяину постоялого двора очень не понравилось это перешептывание и он холодно и напрямик поинтересовался есть ли у постояльцев деньги. Минлу, также не имевшая за душой ни гроша, но помнившая о серебряных и медных монетах лоя, ответила таким же ледяным тоном что есть. Хаг тут же объявил цену: сильвида за комнату, сильвида за ужин и пять медью за заботу о лошадях, а о новых, мол, нечего и мечтать, времена теперь трудные, хищные век, жестокие нравы, каждый второй разбойник и вообще вот – и он гордо ткнул в повязку на голове. Однако, с учетом даже хищного века и жестоких нравов, цена явно была чрезмерной. Раньше бы Минлу непременно отступила, не смея настаивать на своем, но сегодня, сейчас она чувствовала как внутри неё бурлит какое-то неясное раздражение, дух противоречия, почти злость, толкающая её сопротивляться и идти наперекор всем и всему кто хоть как-то мешал ей. Что-то в ней изменилось после Гроанбурга, после того как она была вынуждена бросить Кита и обрести случайное спасение ценой, как она полагала, жизни другого человека. В общем Минлу хмуро поглядела на трактирщика, демонстративно передвинула вперед, на живот, меч мастера Юн Фая и сухо ответила, что о такой цене не может быть и речи, что это равносильно безжалостному грабежу на большой дороге, что даже жадные нахальные туру не посмели бы заламывать таких цен, что и дикие разбойники Гроанбурга постыдились бы брать столько с бедных путников, что столичные взяточники и казнокрады-чиновники и те не решились бы просить столько, сколько требует уважаемый хозяин "Одинокого пастуха" со своих гостей. Максимум, твердо сказала девушка, это одна сильвида за комнату и ужин и три копера за лошадей.

Громми Хаг насупился и выпятил нижнюю губу. Речь кирмианки не произвела на него особого впечатления, он за свою жизнь слышал в свой адрес и похлеще. Но вот её оружие тут же напомнило ему о его недавней заносчивой постоялице-аристократке из Сайтоны. Которая к тому же исчезла из его заведения самым что ни на есть таинственным образом, оставив правда ему в благодарность свою прекрасную лошадь. Впрочем, он, конечно, имел на этот счет некоторые подозрения, ибо Далив Варнего лично забрал у него поднос и отнес его прекрасной сайтонке. Да так и остался у неё в номере, а затем уже посреди ночи вышел из комнаты с чем-то массивным, завернутым в портьеру, и унес это к своим огромным фургонам. Но все свои подозрения Громми Хаг хранил глубоко в себе. По крайней мере до поры до времени. А сейчас перед ним стояла другая молодая девица, тоже вооруженная и тоже цедящая слова с некоторой холодной надменностью. Хотя, конечно, этой оборванке из Кирма было очень далеко до той гордой белокурой красавицы-баронессы и в умение держать себя, и в роскошности одеяния, а главное в способности не мелочится и разбрасываться золотом. "Где-то она теперь", с грустью подумал Хаг, он всегда вспоминал со светлой печалью о людях расплачивающихся золотом, ведь их так мало на этом свете. "Сильвида и девять коперов за всё", хмуро объявил он. Девушка положила обе ладони на рукоять своего меча и дерзко произнесла: "Сильвида и три копера". Трактирщик и кирмианка долго смотрели друг другу в глаза и Минлу, к своему удивлению, не только не отвела взгляда, но чувствовала что ей дается это очень легко и она готова хоть часами вести эту молчаливую дуэль. "Не люблю этих узкоглазых", желчно подумал Громми и пробурчал: "Ладно, и только из любви к Кирму, вы мне всегда нравились". "Заплати", сказала девушка своему маленькому спутнику и прошествовала внутрь дома мимо застывшего владельца.

Но мстительный Хаг все же отчасти отыгрался, поселив трех постояльцев в жалкой темной подвальной комнатушке, где вдоль грязных закопченных стен расположились четыре спальных места в виде узких дощатых нар с жесткими соломенными тюфяками. Поданный ужин из бобовой похлебки, водянистой каши, жилистых кусков мяса и чёрствых булок также явно оставлял желать лучшего. Но к некоторой досаде Громми, гости словно и не замечали всего этого. Они были настолько голодны и вымотаны, по крайней мере девушки, что с неимоверной жадностью и аппетитом быстро умяли весь ужин, а затем с радостью и огромным облегчением вытянулись на колючих тюфяках в своей теплой тихой комнатке, показавшейся им вполне уютной.

Однако, после того как Талгаро потушил лампу, погрузив комнату в кромешную тьму, единственным кто тут же сладко и безмятежно заснул был он сам. Обе его спутницы, несмотря на огромную физическую усталость, закрыв глаза, еще долго лежали без сна, полные тревожных мыслей и тяжелых переживаний.

Тайвира, сколько бы она не старалась, никак не могла отделаться от омерзительного зудящего смутного ощущения собственной подлости. Это было конечно смехотворно. И как только она начинала подходить к этому вопросу рационально, ощущение казалось пропадало. Ведь действительно, она никого не предавала и не приобретала свое спасение ценой какого-то подлого поступка. Это было несомненно. У неё появился шанс вырваться из Гроанбурга и она им воспользовалась. И это было правильно и разумно, никому в целом мире и в голову не придет осудить её за это, всякий бы поступил точно так же. Но как только она прекращала думать о том что случилось с позиции здравого смысла и пыталась отвлечься, забыться и наконец заснуть, ощущение тут же возвращалось. Перед глазами возникал Сойвин, а где-то на заднем фоне маячили оборванные фигуры грязных усталых людей, которым она носила еду в подвал Цитадели. Тайвира убеждала себя, что отец конечно же поедет в Гроанбург и выкупит всех кто был с ним в караване, но и сама ни капли в это не верила. С какой стати ему делать это? Она прекрасно знала жесткий, бескомпромиссный, суровый и скупой нрав своего отца. Он не станет и слушать её, все кто были в караване пришли в него по доброй воле и по собственному желанию, это был их выбор и они знали чем рискуют и на что идут. Отец скажет, что хватит и того что он потерял весь свой груз. Тем более из тех 14 людей что остались у Хишена, с половиной ни её отец ни она сама даже не общались в караване и не знали как их зовут. Кроме того, среди пленников несколько человек "Бонры", а к ним отец и раньше не слишком благоволил, а сейчас наверно вообще впадает в бешенство при одном только упоминании. "Бонра" требовала огромной платы за своей услуги. А что в результате? Защитить караван не сумели, груз разграблен, дочь в плену. Тайвира с тоской подумала о Сальвате, одной из старых служанок отца. Но и ради неё он не станет ничего делать. Да, Сальвату никто не спрашивал хочет ли она покинуть дом и отправиться с хозяином в долгое и трудное путешествие до Сайтоны, её мнение никого не интересовало, и Тайвира, честно говоря, вообще сомневалось что у неё было собственное мнение. Сальвата прекрасно справлялась со стиркой, уборкой, шитьем и пр., при этом никогда ни на что не жаловалась, была неприхотлива, вынослива, молчалива и кажется никогда ничем не хворала и потому отец считал её незаменимой в любых своих поездках и по-своему ценил её. Но Тайвира понимала, что для сурового торговца Сальвата был всего лишь подобием домашнего скота, неким "одушевленным орудием", бездумной бесчувственной тварью, которая конечно не стоит того чтобы ради неё собирать солидный выкуп и везти его в Гроанбург, при этом еще и рискуя тем, что жестокий непредсказуемый Хишен в последний момент всё переиграет и оставит у себя и Сальвату, и выкуп, и несчастного курьера. Но Тайвира любила Сальвату, эта сильная немногословная женщина была рядом с ней практически с самого детства и девушка обещала себе, что она сама найдет деньги и найдет человека, который согласится отвезти выкуп в Гроанбург и вызволить старую служанку из плена. Но и снова в глубине души нисколько не верила в это. А потом она начинала думать о Сойвине, об этом странном молодом разбойнике с теплыми зелеными глазами, который уберег её от смерти и унижений, а в конце концов вообще вызволил её из ужасного логова разбойников, подарив ей свободу, ценой собственной жизни. И сердце девушки начинало отчаянно биться, когда она позволяла себе думать о том, что Хишен сделает или уже сделал со своим взбунтовавшимся бриодом. И она снова, в сотый раз, спрашивал себя: зачем Сойвин пошел на это. Лоя говорил, что решиться на такое можно только под влиянием некоего "большого сильного чувства", неужели это правда? Она не хотела верить в это или точнее не смела. Потому что в этом случае ей сразу же становилось еще тяжелее и тягостнее на душе. Она и сама не могла объяснить почему. Ведь даже если этот человек действительно испытывал к ней какое-то чувство, разве это что-нибудь меняло? Какое ей дело до его чувств, до чувств негодяя, убийцы, верного прислужника садиста Хишена. "Никакого", шептала она себе. И снова не верила. Она вспоминала как лежала рядом с ним в темноте ночи, терзаемая страхом, убежденная что он вот-вот набросится на неё и как затем поутру спокойно просыпалась у него под боком. И ей совершенно не хотелось слезать с кровати и выходить из дома, потому что здесь, между стеной и этим мужчиной она чувствовала себя в полной безопасности, это было единственное место во всем страшном Гроанбурге, где, как ей казалось, никто и ничто не угрожает ей. А еще, при воспоминании о Сойвине, тоненькая нежная игла тщеславия слабо и приятно колола ей сердце, потому что ради неё, по сути незнакомки, которую он знал всего несколько дней, взрослый симпатичный мужчина, наверняка немало повидавший и испытавший на своем веку, с легкостью пошел на смерть. Тайвира старалась отогнать подобные, пусть и приятные, но конечно же недостойные мысли. Но совладать с этим было непросто. Какой должна быть женщина, чтобы ради неё лихой беспринципный негодяй, не боявшийся ни небесного, ни людского правосудия, абсолютно равнодушный к страданиям других, помышлявший лишь о наживе и удовольствиях, вдруг за несколько дней настолько изменился, что одним махом перечеркнул все свои привычки и нравы, поверг в прах всю свою прежнюю систему ценностей и не задумываясь обрек себя на пытки и смерть только чтобы спасти эту женщину. Какой должна быть она? И вся окружающая Тайвиру темнота упоено шептала ей: великой. Прекрасной. Несравненной. И сердце девушки на миг сладко замирало от немого восторга, от неудержимого ликования, от осознания того что она получила неоспоримое доказательство своей особенности, уникальности, ведь разве может существовать более весомое доказательство твоей избранности, чем принесение тебе в жертву целой человеческой жизни. Но кроме всех этим сумбурных полуосознанных переживаний, Тайвиру также мучил страх. Что если это еще не конец? За несколько дней пребывания в Гроанбурге она успела услышать достаточно ужасных историй о его хозяине. Разбойники ничуть не стеснялись девушки, а может и напротив, её присутствие лишь подстегивало их красноречие. И теперь она знала насколько безжалостен и злопамятен Хишен. И раз так, то он конечно не забудет как она вырвалась из его рук, каким унижениям подверг его Сойвин, чтобы освободить свою пассию. Тягучий страх комом вставал у неё в горле и сдавливал грудь. Хишен непременно захочет отомстить. И ей и её отцу. Он не удовлетворится истязанием и смертью предателя бриода. Он пошлет убийц, может наймет жутких ассасинов из "Черного ветра". И Тайвире становилось тошно и неуютно при мысли что теперь всё её будущее будет отравлено страхом, пугливым ожиданием жестокой расправы и уже никогда, никогда её беззаботная радостная девичья жизнь не будет такой как прежде. И свернувшись калачиком на грязном тюфяке, обхватив голову и плотно закрыв глаза, она жалобно думала о том что как было бы хорошо, если бы утром, проснувшись, ей вдруг стало бы ясно что нападение на караван, Гроанбург, Сойвин, Хишен это всего лишь яркий долгий кошмар, причудливое сновидение, калейдоскоп событий, которые никогда не происходили, таинственная игра её разума и души, насыщенных и уставших от впечатлений её первого большого путешествия. И открыв глаза, она обнаружит, что снова лежит на своей узкой походной кровати в маленькой зеленой палатке, пропахшей специями и травами, а где-то снаружи отец снова распекает смешного дядьку Ефрония, своего главного кучера и конюха, и через не плотно закрытые крылья палатки до неё доносится густой острый аромат мясной похлебки, приготавливаемой доброй и неразговорчивой Сальватой. А впереди новый день и новые места, новые люди со странными обычаями, удивительные города, диковинные животные, бесконечная красота и просторы окружающего мира. И она, молодая и здоровая, полна счастливого предвкушения от встречи со всеми этими новыми чудесами. Да будет утром всё именно так. Но она знала что не будет.

Минлу тоже никак не могла уснуть. Но в отличие от дочери купца, мысли кирминаки занимал ни Хишен, ни Гроанбург и всё что в нем произошло, и даже не искалеченный Кит. Минлу снова думала о своем предназначении. И думала с неприязнью. Вся её жизнь, с тех пор как её в семь лет отняли от семьи, от отца, матери и двух младших сестер, представилась ей ужасно глупой и фальшивой. Всё было зря. Нелепое абсурдное нудное существование за толстыми стенами храма в компании пяти чокнутых старикашек. Чтобы в конце концов остаться совершенно одной, без любимых, родных и друзей, совершенно неприученной и неподготовленной к реальной жизни, без дома и семьи, где-то посреди утомительного странствия в нескончаемых поисках камня, навсегда изменившего её жизнь. И зачем это всё? Чтобы защитить людей, Кирм, всю Шатгаллу от древних кровожадных савгулов? А что если это всего лишь сказка, страшная история, способ пощекотать себе нервы, придать остроты скучным вечерним посиделкам? Нет, конечно не сами омерзительные савгулы, которых она видела собственными глазами в Уруме и других подводных городах. Но пророчество о их пробуждении раз в 560 лет, о их выходе из Океана и почти тотальном истреблении ими всего живого на планете. Ведь прошло уже больше года с тех пор как она обнаружила что Урум опустел, а никакие монстры на берег так до сих пор и не вышли. А если даже выйдут, как она справится с ними. Ведь Шивтак по-прежнему не слушался её, не подчинялся ей так, как того хотели её учителя. Он лишь позволял ей слушать себя и видеть неясные сумбурные картины то ли ужасного прошлого этого мира, то ли его безумного будущего. Ключ Синей бездны несомненно тянулся к ней. И она тянулась к нему. И он что-то брал у неё и порой Шивтак действительно начинал биться в ритме пульса её собственного сердца. И несомненно он что-то давал своей хранительнице, наделял её крошечной толикой своей безмерной силы. И Минлу уже была способна дышать под водой, ходить по воде и притягивать к себе воду. Но ведь этого было совершенно недостаточно. Полного понимания Шивтака у неё все равно не было и она не представляла каким образом она остановит савгулов. Всех её способностей хватит только на то чтобы показывать ярморочные фокусы и не более. Но её учителей это не беспокоило. Раз Ключ Синей бездны выбрал её, значит она именно тот человек, который сумеет сделать всё что нужно когда придет время. Но эта набившая оскомину фраза "всему своё время" теперь вызывала в Минлу глухое отторжение, почти ненависть. В этом однообразном хороводе дней обучения искусству соединения с Шивтаком, а также обретении знаний в малопонятных большинству людей, а говоря по правде и никому не нужных, науках уже прошли её детство и юность. А теперь проходит и её молодость. И таким образом эта странная, по сути своей, религия Ключа Синей бездны, которой так ревностно служат учителя, пожирает её жизнь и всё что в конце концов остается это пустота. И она снова и снова вспоминала тот день, когда один из монахов Храма Падающих звезд забрал её вместе с другими детьми из их родного селения Линрэн и привез на старой, разбитой, воняющей рыбой повозке в Сиреневую долину, к воротам храма. И как все дети по очереди входили в Ореховую залу, где на нефритовом пьедестале в окружении пяти Мастеров Стихий лежал большой синий камень, безжизненный и тусклый. Каждый ребенок подходил к пьедесталу, вставал на скамейку и, протянув обе руки, прикасался к камню. После чего один из мастеров делал знак и монах уводил ребенка в другую комнату. И затем детей увозили обратно к их семьям, в родные деревни и города. Это длилось месяцы, годы. И Минлу не сомневалась что и её тоже отпустят домой как только она дотронется до непонятного камня. Но когда она встала на скамейку и обоими ладошками накрыла Шивтак, тот ярко вспыхнул и подпрыгнул в воздух. Минлу едва не закричала и чуть не свалилась со скамейки. Но неведомая сила, как будто странно уплотнившийся воздух, тут же окружила её и мягко поддержала. Она с испугом поглядела на высоких Мастеров Стихий и увидела что они улыбаются. И монах не взял её за руку и не повел в комнату, откуда бы её забрали домой. Вместо этого он вернулся к ожидающим своей очереди детям и больше в Ореховую залу никто не вошел. Всё закончилось. Кирм обрёл наконец свою хранительницу Ключа Синей бездны.