Он знал Алексеева давно: его честность, храбрость, принципиальность, преданность их общему великому делу. Командир был носителем всех тех качеств, которые стремился воспитать в своих бойцах комиссар.

— Вчера я говорил с Юнусом, — продолжал Исмаилов. — Парень понял, что от него требуется. По-моему, он все сделает, хотя и догадывается, что в случае чего — платить придется головой.

— А если послать Кара Сакала? — спросил Алексеев. — Этот, по-моему, самого дьявола проведет.

Исмаилов помрачнел.

— Как хочешь, товарищ Алексеев, — ответил он. — Только, извини, не верю я чернобородому. Очень он скользкий. Может, и не подлец, но, понимаешь, выгоды все время ищет.

— А конкретней можно? — спросил Алексеев. — Факты у тебя есть?

— Фактов нет, — покачал головой Исмаилов. — Но все равно...

— А у меня имеются, — перебил Алексеев. — Вспомни, кто нас навел на след басмачей за Эски-Саем, когда мы пленных взяли?

— Какие там пленные? — пожал плечами комиссар. — Шестеро калек и глухой мулла.

— Не важно, сколько, — возразил Алексеев. — А сегодня... Это же он, а никто другой, нам опять дорогу указал. И не его вина, что басмачи ушли из-под носа.

Комиссар молчал, барабаня тонкими длинными пальцами по столу.

— Ты думаешь, я не сомневался в этом Кара Сакале, — продолжал командир. — Но пойми: факты за него. А Юнус пока что... — Он задумался, будто подбирая слова, и в это время в тесную комнатку, опрокинув загрохотавшее ведро, влетел сам Юнус из третьего взвода.

— Басмачи! — закричал он. И тут же донесся дробный, нарастающий топот и дикие, будто пьяные вопли.

Все трое выскочили на улицу, и Алексеев громко скомандовал:

— К бою!

С окраины кишлака уже доносилась пальба. Это дозорные стреляли вслед проскочившей в селение банде.

Исмаилов бросился к общему двору, где расположились на ночлег красноармейцы; Алексеев помчался к пулеметному взводу.

— Я их задержу! — крикнул он на ходу комиссару, — а ты организуй оборону!

Бойцы, кто в нательных рубашках, белеющих в сумерках, кто — босиком, уже суетились у пулеметов.

— Помоги! — крикнул Алексеев Юнусу. Подхватив «максим», они вдвоем затащили его на крышу. — Второй пулемет — к дороге! — приказал командир. — Не успеете — сажайте им в спины, чтоб ни одна сволочь не ушла, — распоряжался он. А руки ловко вставляли ленту, и едва показалась визжащая басмаческая лавина, Алексеев полоснул по ней длинной очередью.

Падали, заливаясь предсмертным ржанием, кони. Взмахнув руками, несколько бандитов свалилось в пыль. Поняв, что застигнуть врасплох красноармейцев не удалось, басмачи устремились к большаку. Теперь они уже не орали, а отчаянно нахлестывали лошадей, стремясь уйти в степь.

Алексеев развернул пулемет, но прежде он все-таки заметил, что к тому самому домику, где минуту назад они беседовали с комиссаром, подскакал, отделившись от остальных, один басмач и швырнул в открытое окно гранату. Одновременно со взрывом грянул выстрел. Юнус не промахнулся. Повиснув в стременах, молодой басмач в щегольском халате волочился по пыли за конем. Он упал совсем рядом с ними, но приподнялся, глянул на крышу кибитки, где лежали у пулемета Юнус и Алексеев, и глаза его округлились. Даже в сгущавшейся мгле он узнал предсмертным взглядом того, кто послал ему в грудь пулю.

— Так вот ты где, собака... — хрипло сказал он и сплюнул кровью. Он хотел достать маузер, но рука уже ослабла, и он уронил голову в пыль.

— Вот где, Джура, нашел ты свою погибель, — кивнул на него Юнус, подавая ленту. Короткими очередями командир сбивал басмачей, едва они показывались в узком просвете между деревьев.

Топот рассыпался и стих. Теперь-то, наверняка, басмачи разбежались кто куда, и преследовать их, пока они не соберутся снова всей шайкой, было бессмысленно.

Алексеев поднялся во весь рост, Юнус — тоже. И тут только они заметили, что молодой басмач шевелится. Он поднял серое от пыли лицо и с трудом разжал спекшиеся губы.

— Скотина! — задыхаясь, сказал он, глядя с ненавистью на Юнуса уже помутневшими глазами. — Все равно мы тебя... — Он застонал.

— Стой! — успел крикнуть Алексеев. — Он нам пригодится! — Но Юнус уже выстрелил в голову басмачу.

— Извини, товарищ командир, — сказал он, тяжело дыша, — не мог я по-другому. Этот же отца моего камчой хлестал. Шакал...

— Куда ты торопился? — кольнул его взглядом Алексеев. — Успел бы еще счеты свести. Ладно, — как всегда решительно оборвал он себя. — Потом разберемся.

Бой стих, и сразу же угольно-черная ночь залила все вокруг. Алексеев сам проверил боевые порядки вокруг кишлака и только после этого пошел отдыхать.

В домике, где разместился Исмаилов, хлопотал у чайников все тот же Кара Сакал. Где был его ординарец во время боя, Алексеев не знал. Он только обратил внимание на то, что Кара Сакал, вопреки обыкновению, мрачен и молчалив.

— Задали тебе басмачи двойную работу, — невесело пошутил Алексеев, обращаясь к Кара Сакалу, — опять чай заваривать надо.