— В машине ничего не осталось для нас интересного,— недовольно пояснил Петр Гигелев.— Разве только грязные куски газет, в которых было завернуто сало.

— Вот, вот, Петр Егорович,— оживился Машеров и тут же сморщился от боли, и капельки пота потекли по лбу.— Даже маленький кусочек бумажки или той же газеты нам может пригодиться. Запомните, друзья, эту истину навсегда. Не теряйте времени…

Николай Гигелев и его брат Петр Гигелев, Владимир Ефременко тронулись обратно к дороге.

— Втроем идти нельзя,— запретил Машеров.— Это опасно. Нужно охранять шоссе с двух сторон, пока двое будут осматривать автомашину. Пусть идут еще Иван Михайлович Малахов и Михаил Павлович Якимов. Идите быстрее, но очень осторожно, а потом догоняйте нас.— Он, сделав усилие, улыбнулся.— Надеюсь, что далеко от вас не убежим. Однако, на всякий случай, будем собираться на известных всем местах. Ясно, друзья?

— Ясно, Петр Миронович.

И партизаны, двенадцать человек, разделившись на две группы, пошли в разные стороны. Через три часа они снова были вместе, неся на носилках раненого Петра Мироновича Машерова. Он старался хоть как-то облегчить свою и боевых друзей участь. И хотя его тощая комплекция весила немного, но пронести ее десятки километров по лесным тропам было не так легко. Петр Миронович попросил снять с него амуницию и снаряжение, оставив себе лишь гранату-лимонку и пистолет. Свой автомат он передал шедшему впереди Владимиру Шаблову.

— Если возникнет опасность, Владимир Александрович,— попросил тихонько Машеров,— то сразу же автомат передай обратно мне.

— Хорошо, Петр Миронович,— согласно кивнул головой Шаблов и успокоительно махнул рукой.— Все обойдется, немцы сюда носа не покажут. А если и пойдут, то крупными силами, и не сейчас…

— Ладно, ладно, — перебил его Машеров. — Я предупредил для порядка. А вообще мы должны быть всегда начеку.

Потом Владимир Шаблов вспоминал: «…Отчетливо стоит в глазах сверкающее в лучах восходящего солнца шоссе, связывающее два немецких гарнизона — Россоны и Клястицы. Четко обрисовывается опушка леса, на которой партизаны сидели в засаде. Кругом тишина. Только кое-где слышится перекликание птиц, возвещающих, что день начинается. Все заняли места, указанные командиром. Так в тишине и без лишних разговоров прошло некоторое время. Но вдруг дозорные сообщают, что идет легковая машина.

— Приготовиться! — еле слышно, но как электрический ток пронзили всех слова командира.

И когда машина поравнялась с указанным местом, все услышали долгожданную команду: «Огонь!» На немцев посыпался град пуль. Они отстреливались. Когда стрельба поутихла, поднимается во весь рост наш Машеров и с возгласом «За мной, в атаку!» — бросается к машине. Но тут пуля, пущенная из автомата немецким офицером, ранила его в ногу. Вдохновленные примером командира, мы добежали до машины и уничтожили капитана и еще одного офицера. Среди захваченных документов — распоряжение об аресте всех организаторов партизанского отряда. Но тех, за кем ехал капитан, уже не было в местечке. Они здесь упредили намерения немцев. Раненный во время операции командир отряда лечился дома в пятистах метрах от немецкого гарнизона. Вылечиться в условиях первых дней партизанской жизни в лесу при почти ежедневном переходе с места на место было ней можно. П. М. Машеров решил пойти на этот рискованый шаг».

II

Действительно, другого выхода не было. В глухую темную ночь партизаны и подпольщики тайно доставили Петра Мироновича в Россоны и поместили в домике подпольщицы Масальской Франтишки Иосифовны, человека честного и преданного своей Советской Родине. Этот небольшой домик стал приютом и одновременно госпиталем. Хозяйка со своей дочерью Ядей чем могли оказывали помощь Машерову. Соблюдая строгую конспирацию, Масальская доставала лекарства, продукты, перевязочный материал.

— Скоро полегчает, Петенька, — перевязывая с дочерью рану, шептала она.— Не пытайся только вставать, — побереги ногу. Береженого и Бог бережет.

И хотя ранение в правое бедро ноги было не тяжелым, оно таило в себе много опасностей. Самой неприятной из них могла оказаться инфекция, занесенная в рану. К счастью, все обошлось, и мало-помалу дело пошло на поправку. Уже через неделю Машеров мог с помощью Яди Масальской передвигаться по комнате, хотя требовалось на это большое усилие и терпение.

— Один, два, три,— считал шаги Машеров.— И еще один, немного вперед!

— Петр Миронович,— ласково просила Ядя,— больше опирайтесь на меня. Вот так, вот так…

Она тихонько вела Петра Мироновича к кровати, и он обливаясь потом, ложился на перестланную снежно-белую постель.

— Как будто пронес центр тяжести на расстоянии пяти километров,— вздыхал Машеров и, обращаясь к Яде, извинительным тоном повторял много раз сказанное:— Вы уж простите меня за причиненное беспокойство.

— Если еще раз об этом напомните, Петр Мирононович,— ласково угрожала Ядя,— будете ходить по хате один.

Машеров, посмотрев благодарным взглядом на бывшую свою ученццу, улыбнулся:

— Не злись, Ядя. Но меня быстрее выгоняй из мягкой кровати. Слышишь?

— Будете у нас столько, Петр Миронович, сколько потребуется для выздоровления,— подавая молоко с хлебом, сказала младшая Масальская и для порядка повторила слова учителя, которые он часто употреблял по отношению к непослушным питомцам:— «Не стоните, следует надлежаще вести себя. Вызову родителей, а точнее, мать».

Обстоятельства сложились так, что пришлось самого раненого переправлять к матери. Благо дом, где жила Машерова Дарья Петровна, находился совсем недалеко от хатки Масальской. Эта операция, как и само пребывание раненого командира отряда «Дубняк» в немецком гарнизоне, потребовали от подпольщиков максимум усилий и самоотверженности. Рисковали они очень сильно. Ведь маленькая оплошность или неосторожность грозили невероятными бедами и для подпольщиков и для отряда. Дарья Петровна, участвуя непосредственно в деятельности Россонской подпольной организации, знала, что сын ранен и находится в Россонах. Но все подробности о случившемся, естественно, не были известны ей. Хотя о многом она догадывалась.