Наверно, это черта присуща всем учителям — знать ответ, но не подсказывать, а заставлять думать. Мол, я-то знаю, сколько будет дважды два, но предлагаю тебе самой хорошенько подумать и сказать мне правильный ответ.

Но я не знаю никаких других персонажей женского пола в бабушкином окружении. А такие, что способны довести пожилого человека до смертельного инфаркта, тем более мне не известны. На долю секунды в памяти всплывает Наталья, мать Кирилла. Ещё одна женская фигура на поле.

Но её я сразу отметаю. Наталья не стала бы мне вредить. Хотя бы в память о моих отношениях с Кириллом.

Она до сих пор очень сожалеет о нашем расставании. Я убедилась в этом сегодня утром, когда взглянула в её посеревшее, исполненное страданием лицо. Человек, который так искренне плачет и просит прощения не мог причинить зла моей бабушке.

Минутку!

Что Наталья бормотала сегодня утром, вцепивщись в мои плечи?

"Но ещё хуже будет, еслионатебя здесь увидит!…"

И вот это:

"Ты не понимаешь, насколькоонаопасна! Не понимаешь, на чтоонаспособна!.."

Я уверена, речь шла о новой девушке Кирилла.

Может ли та быть причастна к смерти моей бабушки?

Конечно, нет.

Они даже не были знакомы!

Я могу сейчас сколько угодно перебирать в уме разных знакомых мне девушек и женщин. Представлять, как одна из них останавливает мою бабушку на улице и вываливает на неё подробности моего последнего свидания. Но так или иначе всё сводится к тому, что некто, "убивший" мою старушку, знал то, что было известно только одному человеку. И поясок от платья, который выпал из рук мамы Оли, также был только у него.

У Карасёва…

Потому он и только он виноват в случившемся.

Антонина Петровна, как и другие учителя из моей школы, просто его выгораживает.

Прежде чем я успеваю произнести это вслух, соседка обрушивает на меня следующее:

— А ты не думала, Дашенька, что в смерти Ольги Николаевны виновата… твоямама?

Слова, которые я хотела произнести всего пару секунд назад, растворяются у меня на языке подобно шипучей конфете. Я непроизвольно сглатываю.

— Что Вы сказали? — произношу это, а сама тут же пугаюсь незнакомой хриплоты собственного голоса.

— А чему ты так удивляешься, Даша? — на лице Антонины Петровны читается искреннее недоумение. — Разве твоя мама не могла прийти сюда?

Она издевается? Или просто ничего не знает?

— Дашенька, что с тобой? Ты вся побледнела…

Антонина Петровна с испуганным видом встаёт из-за стола, подходит ко мне и мягко кладёт ладонь на моё плечо. Я съёживаюсь, но у меня не хватает духу сбросить её руку.

— Вы разве не знаете?.. — произношу несвоим голосом.

— Не знаю чего?

— Моя мама… Она умерла…

— Вот как?

Я чувствую, как рука женщины едва заметно вздрагивает и испытываю внутреннее облегчение, когда она отпускает моё плечо и возвращается на своё место за столом.

Мы испуганно смотрим друг на друга, и некоторое время в воздухе висит звенящая тишина, которую вскоре нарушает музыка, рвущаяся из подъехавшего к окнам автомобиля.

Антонина Петровна срывается с места, резким движением захлопывает форточку, что помогает лишь немного сбавить громкость, и возвращается за стол. А я смотрю на окно. Сумерки закрашивают пространство за ним в нежно-голубой свет.

— Надо же… — женщина горько вздыхает. — Когда это случилось?

— Не знаю… — опять цепляюсь глазами за битую чашку, стоящую передо мной. — Наверно, вскоре после моего рождения. Бабушка не говорила мне. Она вообще не любила говорить о матери. Даже её фотографии ни разу мне не показала. Я знаю только, что маму звали Лариса, у неё были длиные светлые волнистые волосы и…

И всё.

Больше я ничего не знаю о матери. У меня вдруг появляется непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Антонина Петровна может восполнить этот пробел.

— Лариса со светлыми волнистыми волосами… — задумчиво произносит она. — Интересно…

— Вы её знали? — с надеждой спрашиваю я. — Может быть, видели с бабушкой?

— Да, случалось… — Антонина Петровна опускает глаза перед собой, улыбается краешками губ. — Помню её совсем девчонкой. Глаза огромные и немного грустные, россыпь веснушек на носу… Когда я выпускницей вуза пришла работать в лицей, ей было семь… Потом выросла, расцвела…

— А какой она была? Расскажите…

— Мне не доводилось общаться с ней лично, — Антонина Петровна вскидывает голову, поправляет без того идеально уложенные волосы, — но по тем редким встречам в стенах школы, когда твоя мама приходила к Ольге Николаевне, по случайно услышанным мною обрывкам их разговоров я могу сделать вывод, что в молодости твоя мама была той ещё бунтаркой. Юбки, едва прикрывающие попу, татуировки хной на плечах, густо накрашенные ресницы… Порой мне казалось, что твоя мама специально издевается над твоей бабушкой… Полагаю, она была поздним ребёнком