— А вот и колодец, — показала Полина на покрытую мхом деревянную кадку, что еле виднелась из травы. — Запущенный, а вода струится, серебрится.

Она наклонилась с банкой над колодцем-родником, чтобы набрать воды, и вдруг отступила назад, словно испугавшись.

— Там человек, — показала она на красно-бурую печь, где когда-то, видно, был печной шесток.

Машеров увидел старика в ватнике и кирзовых сапогах. Сидел он в печальной позе, спиной к грибникам, так что лицо нельзя было рассмотреть.

— Эй, товарищ, может, нездоровится и помощь нужна? — позвал Машеров незнакомца.

Тот не спеша поднялся, сделал шаг навстречу грибникам и утопленным голосом проговорил:

— Помощь не надо. Я дома…

Петр и Полина удивленно переглянулись.

— Здесь мой дом, а это все — Хатынь, — старик показал рукой на бывшие усадьбы. — Немцы сожгли. Здесь лежат мои сыновья и дочери, здесь и жена … Слышу, кто-то аукает в лесу. Вот и подался сюда. Может, кто отзовется. ..

— Как вас зовут, дедушка? — поинтересовалась Полина.

— Иосиф Каминский я, и отец мой был Иосифом. Ковалем до войны работал здесь. А вас, Петр Миронович, я узнал, так что представляться не надо. Догадываюсь: рядом жена и дети ваши…

— Иосиф Иосифович, расскажите, пожалуйста, как все это было? — попросил Машеров.

— Говорят, батальон Дирливангера сжег Хатынь. Вся мразь тогда лютовала, а он особенно. Каратели налетели ночью 22 марта 1943 года как разбойники… окружили деревню, разграбили все. Забирали даже детские носки, ведра, кружки. Я тогда и подумал, что, выходит, плохие дела у Гитлера и его рейха, если старые вещи понадобились. Награбленное погрузили на машины, а жителей согнали в гумно и подожгли. Люди рвались на улицу, а их в упор расстреливали. Я бросился спасать своего сына — Адаську — его прошила автоматная очередь, и он утих на моих руках. Стреляли фашисты и в меня, когда я, обгоревший, выкатился из горящего гумна. Заслоняя Адаську, я сначала и не заметил, что пуля прошила мое плечо. Я прижался к сыну в борозде, и они посчитали меня мертвым…

Каминский замолчал, узловатыми пальцами вытер увлажненные глаза и вздохнул.

— Вот так и остался я один на всю Хатынь.

— А сколько жителей было в Хатыни? — снова поинтересовалась Полина.

— Не вели общий счет людям. В деревне всем места хватало, — рассказывал Каминский. — Одно скажу, юноши и молодые мужчины на войну пошли. Остались женщины да дети. Было несколько больных, как я. А сколько всех было людей? Наверное, сотни две… около этого. Сожгли же двадцать шесть хат, а в каждой, считай, по трое-четверо малышей, подростков. ..

— Как устроена ваша жизнь, Иосиф Иосифович? Может, какая-нибудь помощь нужна? — взяв старика за локоть, поинтересовался Машеров.

— Спасибо. Люди добрые приютили, у меня все есть, — отказался старик и тут же, немного застеснявшись, попросил: — Не забывайте Хатынь, Петр Миронович. Их много на белорусской земле. Лесами заросли уже.

Просьбу Каминского Машеров воспринял как укор, справедливый и своевременный. Стало даже неудобно, стыдно. Собирать грибы уже не хотелось. Первый секретарь рассказал о намерении создать большой мемориал, посвященный жертвам фашизма. Чтобы увековечить память непокорных и мучеников… Чтобы жег глаза и доводил до дрожи всех палачей и насильников всюду и всегда.

— …Чтобы бдительными были! — дополнил Каминский.

Сердце старика немного отошло. Он улыбнулся, поблагодарил за добрую новость. Распрощавшись, Машеровы направились домой. Предложили подвезти к деревне, где жил старик, но он отказался.

После встречи с Каминским перестали щебетать и дочери. Родители сидели молчаливые и задумчивые.

Машеров включил радиоприемник. Закончились вечерние сообщения, и в эфир включился голос Юрия Левитана. Этот голос, торжественный и несколько тревожный, настораживал их с войны. Голос, который ненавидел сам Гитлер, пообещавший после захвата Москвы первым повесить на Красной площади Левитана.

На этот раз знаменитый диктор передавал редакционный комментарий «Правды» о 20-летии Нюрнбергского судебного процесса над главными нацистскими военными преступниками…

– Каминский прав. Хатынь забывать нельзя, - заметил взволнованный Машеров, сжав уста…

При первой же встрече с Сергеем Селихановым, а выбор пал именно на него, будущего народного художника БССР, автора остродраматических скульптурных портретов и композиций Константина Заслонова, Марата Казея, братьев-партизан Ивана и Михаила Цубов, повторивших подвиг Ивана Сусанина, — Машеров предложил:

— Съезди в Хатынь. Найдешь там старика Каминского. Мне кажется, это тот человек, который может стать прототипом памятника всем жертвам фашизма.

Художник увлекся образом. Прошло немного времени, и у него получилась правдивая и по своей художественной, духовной выразительности уникальная фигура старика с убитым мальчиком на руках.

Открылся мемориал 3 июля 1969 года, в день празднования двадцатипятилетнего освобождения республики от немецко-фашистских захватчиков. Подобного ему нет нигде в мире. Скульптура из бронзы — старик (сельский кузнец Иосиф Каминский стал прототипом спасенного, непокоренного) выносит из пылающего сарая юношу. На втором плане — длинная бетонная стена, в нишах — название сожженных вместе с жителями 628 белорусских деревень, а рядом урны с их прахом. На месте бывшей деревни — бетонные столбы, имитирующие трубы печей сгоревших домов Хатыни. Глубокую скорбь и печаль несет траурный перезвон 26 колоколов — столько сгорело домов.