Он откинулся в кресле, сладко потянулся. Его дыхание пахло дыней.

Молния прошила все небо, и громыхнуло куда сильнее прежнего. Ей не смогли помешать ни ночная мгла, ни проливной дождь, и после вспышки изломанный силуэт еще долго маячил перед глазами.

— Спорим, эта точно ударила в землю? — воскликнула я. Профессор ухмыльнулся, но ничего не ответил.

Половицы заливало дождем. Когда я подкатывала Профессору брючины, чтобы не намокли, он захихикал, а его бледные ноги задергались от щекотки.

— Молнии любят выбирать себе цели повыше. Так что в горах от них, конечно, опасностей больше, чем здесь… — сказал он. До этого момента я думала, что, как математик, он все-таки человек ученый и в тех же молниях должен разбираться куда лучше меня. Но, похоже, я ошибалась. — Видно, не зря сегодня первая звезда была такая размытая. Обычно это знак того, что погода скоро сойдет с ума…

Никакой математической логики в его прогнозах погоды я также не уловила. Но с каждой его репликой за окном все сильнее лило, все чаще сверкало, а гремело уже вообще без перерыва.

— Я беспокоюсь за Коренька, — сказала я.

— Кто-то уже писал, что беспокоиться — это главная родительская обязанность.

— Но что, если у него промокли все вещи? А ему там торчать еще четыре дня…

— Так это же просто душ. Солнышко выглянет — все и просохнет’.

— А если в него молния попадет?

— Вероятность весьма низка…

— Ну а вдруг? Шарахнет прямо по кепке с его «Тиграми»? У него ведь такая редкая приплюснутая голова! Как вы же и заметили, напоминает квадратный корень. А вдруг такая уникальная форма притягивает молнии?

— Ну что ты! Остроконечные головы рискуют больше, — рассудил Профессор. — Их куда легче перепутать с громоотводами.

Обычно Профессор беспокоился о Кореньке даже больше меня. Однако на сей раз взвалил на себя роль моего утешителя. Странное дело, подумала я: чем сильнее дул ветер, чем отчаяннее гнулись деревья и чем яростнее бушевала гроза, тем спокойней и тише становилось во флигеле. И тут я заметила, что в особняке на втором этаже загорелось окно.

— Без Коренька на сердце так пусто… — пробормотала я в никуда.

Но Профессор, похоже, принял эти слова за вопрос.

— Иными словами, у тебя на сердце — полный ноль? — уточнил он.

— Да… — кивнула я. — Выходит, что так.

— Человек, открывший для мира ноль, был большим молодцом, ты согласна?

— Как? Разве ноль не был известен… издревле?

— А что ты понимаешь под «издревле»?

— Ну, не знаю. Но по-моему, уже для первого человека нолей было на свете хоть отбавляй!

— То есть ты полагаешь, что ноль так и ждал людей, чтобы тут же — раз! — и явиться им, как какая-нибудь звездочка или цветок? Тебе стоит быть благодарнее к героям прогресса! Сама цифра ноль была изобретена далеко не сразу, путем долгих проб и горьких ошибок…

Выпрямившись в кресле, он почесал затылок.

— Так кто же это был, изобретатель ноля?

— Безвестный индийский математик. Это он вытащил из болота греческую математику, сочиненную в общественных банях, оживил древние теории и придумал новую Истину. Древние греки считали, что нет никакой нужды подсчитывать то, чего нет. Что само это «Му»[28] не выразить никакой цифрой. Но этот индийский муж взял несуществующее и заставил его существовать! Грандиозно, ты не находишь?

— О, да… — согласилась я. Хотя и не совсем понимала, как этот древний индиец связан с моими страхами за Коренька. Видимо, просто привыкла к тому, что, если Профессор считает что-либо грандиозным, значит, так оно и есть. — Получается, этот индийский сенсей открыл для нас новую страницу в записной книжке Бога?

— Именно так! — просиял Профессор. — Отличная формулировка. Должной благодарности недостает, но схвачено главное — важность его открытия для всей математики в целом… Вот, взгляни-ка сюда!

Он достал из кармана блокнот с карандашом. Великий момент, который я наблюдала так часто, но которым не уставала любоваться и в тысячный раз.

— Два этих числа мы различаем только благодаря нолю. — Он написал на страничке сперва 38, потом 308. И подчеркнул нолик дважды. — Число тридцать восемь состоит из трех десятков и восьми единиц. А триста восемь — из трех сотен и восьми единиц. Место для десятков у него свободное, о чем и сообщает этот ноль. Ты же это видишь?

— Ну да.

— А теперь представим, что в руках у нас линейка. Деревянная линейка в тридцать сантиметров длиной. Какую цифру мы видим первой справа?

— Ноль.

— Верно. И вот тут — еще одно приключение! Ноль у нас слева, так? С него вся линейка и начинается. Только приложи ее нолем к тому, что ты хочешь измерить, — и остальное она сделает сама. А вот начинайся она, скажем, с единицы — все было бы совсем не так просто. То есть ноль, помимо всего, еще и позволяет нам пользоваться линейкой…