Особенно волновалась Мадлен. Если сегодня они все не узнают, завтра уже будет поздно. Рано утром самолет унесет ее в Москву, и в Одессу она уже больше не вернется.

Свое настроение она сумела передать и Грегуару. Он тоже начал беспокоиться за исход поисков, как будто уже давно вместе с ребятами принимал в них участие…

Но вот, наконец, хлопнула дверь, и на пороге появился Цветов. Он взмахнул рукой:

— Скорее сюда!..

Из-за его спины выглядывало настороженное рыжеусое лицо вахтера.

— Да тут целая команда! — пробасил он. — Нет, товарищи, столько народу я не пущу!..

Пришлось Цветову начать с ним переговоры заново.

Наконец, смилостивившись, вахтер впустил всех в подъезд, тщательно запер двери и, шаркая, направился к лестнице.

— Только, товарищи, недолго, — бубнил он глуховатым голосом, — взглянете и назад!.. Конечно, дом старинный и вспоминать тут есть о чем… Но без директора задерживаться не разрешу…

— Мы, панаша, быстренько, — проговорил Цветов и с живостью молодого человека устремился по лестнице вверх.

Алеша и Толя все же обогнали его. На повороте лестничной площадки они остановились.

— На какой этаж? — спросил Алеша.

— Жмите на третий!..

Когда-то этот дом, очевидно, населяло несколько богатых семейств, каждое из которых занимало целый этаж. В подъезде сохранился огромный фонарь, справа под лестницей стояла высокая кафельная печь с цветными изразцами, медные петли между ступеньками лестницы свидетельствовали о том, что их когда-то покрывала ковровая дорожка. Но особенной красоты были двери. Массивные, из какого-то темного редкостного дерева, они сохранили искусство художников, вырезавших на них птиц и зверей.

Мадлен с любопытством рассматривала эти следы старины. По ее представлению, в таком доме мог бы жить сам премьер-министр. Грегуар также замедлил шаги, вглядываясь в лепные украшения стен и потолка.

Но вслед за ними, тяжело дыша, поднимался вахтер, и задерживаться было некогда.

Дойдя до третьего этажа, Цветов свернул налево, раскрыл дверь и пошел вперед по длинному коридору. Мальчики ни на шаг не отставали. Мадлен и Грегуар догоняли их.

Одна дверь. Вторая… Третья… Стой! Пришли!..

Цветов взялся за массивную ручку двери и оглянулся на вахтера, который еще шагал в самом начале коридора.

Не утерпев, Алеша толкнул дверь. Скрипнув, она растворилась настежь.

На мгновение все замерли на пороге. Теперь в этой большой комнате ничто не напоминало лабораторию. Не было ни шкафов с пробирками и колбами, ни широких столов с пятнами от кислот.

Посреди стоял длинный стол, застланный зеленым сукном и окруженный простыми стульями. Вдоль стен и в промежутках между окнами тоже стояли стулья. На стенах в тяжелых рамах висели портреты.

— Это у нас совещательная, — объяснил подоспевший вахтер, — тут Андрей Макарыч сотрудникам линию дает…

По тому, с какой уважительностью вахтер произнес это имя, можно было заключить, что Андрей Макарович, очевидно, директор.

Цветов остановился посреди комнаты и стал быстро осматривать стены. Свежевыкрашенные в желтый цвет, они не имели ни выступа, ни встроенного в них шкафа. Обычная комната, с обычными стенами. За двадцать лет, которые прошли с тех пор как здесь были гитлеровцы, ее, наверно, много раз ремонтировали.

Ребята переглянулись. Так много пережить, так надеяться, так стремиться сюда и теперь потерять всякую надежду!..

Цветов вынул из кармана конверт, развернул записку Федора Харламова и долго всматривался в нее.

— Если мне не изменила память и я не спутал шифра, — сказал он, — то я понял все, что здесь написано.

Он подошел к окну и нагнулся к батарее водяного отопления, она находилась в углублении под массивным мраморным подоконником.

— Мадлен, попроси Грегуара мне помочь!.. — сказал он.

Грегуар направился к нему. Но в этот момент вахтер, почувствовав неладное, устремился вперед.

— Вы что тут хозяйничаете?! — загремел он.

Цветов обернулся.

— Послушай, папаша, ты партийный?..

— При чем тут партийный?.. Ломать я вам тут ничего не позволю!..

— Ломать не будем! — сказал Цветов. — Люди в годы войны погибли, папаша! Мы правду о них пришли сюда узнать…

Что-то в лице вахтера дрогнуло. Он пристально посмотрел на подоконник.

— Вы что же, снимать его будете?