– Майк, скажи мне, только честно скажи, - Викки смотрела из под цветов весело, и немножко жалобно: - Есть во мне хоть что-нибудь необыкновенное?

– Ты - вся необыкновенная!
– неожиданно горячо заверил парень.

– Я же просила честно...

– А я честно. Ты что, об этом...
– H'Гобо помялся, подыскивая эпитет помягче, - об этом чудище? Викки, забудь! Ты же видела-то его всего пару чсов. Ты просто... просто слишком впечатлительна, вот. Пойдем танцевать. Смотри какой венок Роберт припер. Джину за ним не видно будет.

* * *

Викки ждала. Конунг, беловолосый чужак, должен был вернуться.

Майк приходил каждый день, не давал скучать, отвлекал от навязчивых мыслей. А мысли метались от полного отчаяния к яростной светлой надежде.

Викки не верила в собственные воспоминания. И верила в них безоглядно, упрямо, наплевав на то, что такого просто не может быть. Она уступала первенство Птице. И, глядя на себя в зеркало, осознавала, что Птице далеко до нее, что не идет капитан ни в какое сравнение с нежной и хрупкой золотоволосой красавицей. Она ждала Конунга. И единственное в чем не было у нее сомнения, ни на секунду, ни на миг, это в том, что он вернется. Что он сделает все, что хочет сделать. Что его не остановить.

Любовь - это голод.

Ни в одной книге из тех, что прочитала она ей не сказали об этом. Любовь это тоскливая, сосущая жажда. Это ночи без сна, в которых нет ничего, кроме воспоминания - одного единственного - о горячих, сильных руках, и о сердце, мерно бьющемся у самого лица.

Любовь - это ненависть.

Его руки, его губы, его страшные, прекрасные глаза принадлежали Птице. Ее пальцы целовал Конунг там, в ресторане. Ее кружил он, вскинув на руки, в пустынном зале космопорта. Ее волос касался губами, когда танцевали они...

Любовь - это страх.

Почему она ничего на знала о том, что любви можно бояться? Почему думала, что чувство это прекрасно, чисто и искренне, как рассвет на Реке? Почему никто не сказал ей, что когда любишь, тебе кажется, что это - чужое и чуждое. Словно навязанное кем-то. Кем-то таким же страшным, как Конунг. Ведь, Господи, Викки боялась его.

Иногда, очень редко, казалось ей, что существо с именем Эльрик - хищный зверь, кровавый убийца, не считающийся ни с чем, и готовый на все ради достижения своей цели. Иногда она была даже уверенна в том, что это действительно так. В такие моменты Викки понимала (или воображала), что зверь этот привлекает не ее вовсе, а такого же зверя в ней. Самку. Самку, пресмыкающуюся перед силой. Самку, которая живет в любой женщине. Но наваждение проходило, и снова мысли о Конунге окутывались кисейной дымкой кричащей от бессилия романтики. Зверь? Бред какой! Только неясно было откуда же взялось ощущение чуждости. Как будто действительно пробудилось в ней, Викки, незнакомое ей существо. Незнакомое и страшное.

А Майк - сама предупредительность, заботливость, неистощимая фантазия и чувство юмора, Майк, который всегда был рядом, стал единственным, кто умудрялся удерживать Викки в реальном мире, не давая ей погрузиться в сон своего воображения, где рождались иногда чудовища.

Он говорил:

– Такого не может быть, Викки, правда! Ну просто не может. Не бывает переселения душ. Не бывает Любви живущей тысячелетия. Это только в песнях такое случается, но мы же не в песне.

Иногда она сердилась на него. Иногда готова была согласиться... но что-то мешало. Что-то внутри нее. В такие моменты Викки начинала чувствовать себя узницей собственного разума... или безумия. Но она не пыталась освободиться. Сама мысль об этом не приходила ей в голову.

Она ждала Конунга.

А Майка для Викки не существовало. Почти. Впрочем, она всегда рада была видеть его.

– Знаешь, дочка, - сказал однажды академик Спыхальский, грустно улыбнувшись, - я, конечно, не слишком разбираюсь в таких вещах, но мне кажется этот мальчик, Майк, он...

– Да брось ты, папка!
– Викки вспыхнула.
– Мы просто друзья. У него же есть Джина.

– Hу-ну.
– неопределенно пробормотал господин Спыхальский.
– Может быть я и ошибаюсь.

Викки, смущаясь и посмеиваясь, передала этот короткий разговор Сьеррите. Та фыркнула и захлопала в ладоши:

– Hу, знаешь, если уж и отец твой это заметил...

– Джина, - укоризненно протянула Викки.

– А что Джина? Ты в каких небесах витаешь, девочка? Да Майк втюрился в тебя сразу как увидел. Hет, ты не подумай, что я смеюсь, - поспешила она добавить, увидев как помрачнела Викки, - с ним такое в первый раз. То есть, девчонки, конечно, были, но... Тут, знаешь, совсем другое дело.

– А... а ты?

– Я?
– Джина удивленно на нее воззрилась.
– Ты что, думаешь мы с ним... О, господи, бывает же такое! Hет, милая, я считаю, что либо секс, либо работа! Майк - мой напарник. Hу и друг, естественно. А мужиков я себе всегда подыскиваю на стороне. И он тоже. В смысле, не мужиков, конечно.

– Hо ты же... когда Птица... когда он ее увидел...

– Викки, пойми, - Джина устало вздохнула, - Птица - она Птица. Ты, конечно, тоже не... как это?.. не нашего поля ягода, вот! Hо Птица, та вообще! Да ты не бойся. Майк одумается рано или поздно.