Голова у Николая Ивановича была тяжелая, мысли путались. Сказывались две бессонные ночи, нервное напряжение последних дней. Очень хотелось лечь, вытянуть гудевшие ноги и закрыть воспаленные глаза. Хотя бы на час.

Нет-нет, нужно воспользоваться дневным светом и еще раз осмотреть помещение. Скрупулезно, внимательно проверить каждый метр, найти хоть какую-нибудь зацепку.

— Надо искать, товарищи, — сказал Семин матросам.

Они передвигали мебель, отдирали циновки, заглядывали во все щели. И в конце концов удача улыбнулась Николаю Ивановичу. Под лестницей на второй этаж, в темном углу, он заметил маленький смятый клочок бумаги. Осторожно поднял листок, развернул, увидел написанные от руки иероглифы.

Сама по себе найденная бумага не имела никакой ценности: это были мелкие распоряжения, отданные какому-то хозяйственнику. Но в правом верхнем углу значилась фамилия хозяйственника и название магазина или фирмы с которой он, вероятно, имел дело.

Николай Иванович разгладил листок и спрятал его в полевую сумку.

Днем стрельба почти прекратилась. И наши и японцы отдыхали после ночного боя, укрепляли позиции.

Нам приказано было запять круговую оборону на сопке. Морские пехотинцы углубляли траншеи, рыли ходы сообщения. А мы поленились. Выдолбили ямки — и ладно. Лопат у нас не было, да и не рассчитывали сидеть долго на одном мосте. К тому же истомила жара. Солнце пекло беспощадно. Вершины дальних гор плыли в знойном мареве. Мы чувствовали себя, как в печке. Очень хотелось пить.

Наконец капитан-лейтенант разрешил сходить за водой в распадок между сопками. Фляг у нас не было. Ребята выпросили у пехотинцев три котелка и прихватили с собой каски — их тоже можно использовать как посуду.

Федор Гребенщиков пошел за старшего. Я остался возле рации. Тут как раз, часов в шесть, кончилось на нашем участке затишье.

Утром одно из подразделений морской пехоты не смогло захватить высоту 182,9 и залегло на ее северных скатах.

Японцы, наверно, считали, что десантники понесли большие потери и не повторят атаку по крайней мере до темноты. А десантники неожиданно бросились на штурм, забросали гранатами доты, ворвались в неприятельскую траншею. У японцев поднялся переполох.

Со стороны железнодорожной станции опять выполз бронепоезд. Он быстро приближался к месту боя, намереваясь, видимо, подойти па прямой выстрел.

Капитан-лейтенант бросился к стереотрубе, я — к радиостанции. Связался с кораблем, попросил приготовиться к открытию огня. Связь со мной держал главный старшина Карнаухов.

Нелегко попасть в маневрирующий бронепоезд. «Вьюга» дала несколько залпов, пристреливаясь к нему. В ответ на нашу сопку посыпались вражеские снаряды и мины. Вероятно, японцы засекли расположение корректировочного поста.

Снаряды не доставали нас на обратном склоне сопки. Зато мины, с их крутой траекторией, падали возле самых окопов. Все спрятались в укрытия. Только капитан-лейтенант по-прежнему сидел возле стереотрубы да Василии Басов лежал на ровном месте, между капитан-лейтенантом и мной, дублируя команды. Я согнулся крючком в своем мелком окопчике, первый раз пожалев, что он так мал и тесен. В довершение всего откуда-то справа ударил японский гранатомет. Он накрыл нас раньше, чем мы успели накрыть бронепоезд. Яркая вспышка пламени па мгновение ослепила меня. Я чуть не задохнулся от горячего воздуха и ядовитого дыма.

Опомнившись, глянул на рацию. Штыревая антенна была погнута, бок железной упаковки сильно помят. Осколок начисто срезал пластмассовую ручку индикатора. В микротелефонной трубке звучал взволнованный голос Карнаухова. Он слышал взрыв и теперь, забыв про позывные, кричал в открытую:

— Успепский, что с тобой? Почему не отвечаешь?

Я нажал клапан трубки, начал работать на передачу, но тут же убедился, что на корабле не слышат меня. Был поврежден передатчик.

По шее ползло что-то липкое. Я схватился рукой — кровь. Капала кровь и из носа. Я как-то не обращал на это внимания. Было до слез обидно, что в самое нужное время рация вышла из строя. Напрягая память, пытался вспомнить, где надо искать повреждение. Был толчок, удар. Наверное, нарушился какой-нибудь контакт. Но какой? До сих пор мне почти не приходилось работать на РБМ, и я плохо знал устройство этой рации.

К счастью, вернулся Гребенщиков. Он ползком добрался до нашего окопчика и сразу принялся ремонтировать станцию. В эти минуты отличился наш сигнальщик Вася Басов. Корабли на рейде, не получая от нас данных, прекратили огонь. Конечно, там понимали, что на сопке происходит неладное, и все взгляды были устремлены сейчас в нашу сторону. Басов бросился к командиру.

— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите флажным семафором!

Командир, поколебавшись, назвал Басову координаты цели. Василий выдернул из сумочки сигнальные флажки. Передал раз, другой — с корабля не отвечали.