— Может, я и перестарался, — согласился с критикой Иван Иванович. — А что с фотороботом? — спросил он майора Крутоярова. Больше всего его тревожил Бородатый.

— Да что-то насочиняли мы с Богданом Андреевичем, — ответил тот. — Вот-вот принесут из фотолаборатории пробные отпечатки.

Ждать невмоготу. Иван Иванович готов был ринуться навстречу «запаздывающим», как ему казалось, событиям.

— Олег Савельевич, не в службу, а и дружбу, мотнитесь-ка в лабораторию. Не гора к Магомету, так Магомет — к горе.

Крутоярову, конечно же, хотелось похвалиться проделанной работой. Он поспешил выполнить приказ старшего.

Иван Иванович остался с Лазней вдвоем.

— Что вы из человека воду варите? — пробурчал задержанный.

— Не мы же с майором Крутояровым заварили кашу с мебельным, — возразил Иван Иванович. — Каша подзагустела, вот и приходится добывать воду из артезианских глубин человеческих душ.

Его начала одолевать усталость. «Как мы не умеем беречь свое бедное сердце», — подумал он.

Орачу шел сорок шестой год. Казалось бы, мужик в самом соку. Да, видать, стали укатывать сивку крутые горки. Когда-то он мог работать по сорок часов кряду, не смыкая глаз. А теперь депрессия наступает уже через двадцать часов. Наливается тело дряблостью. Глаза слипаются. Начинает ныть сердце.

Закурить бы... Но свои сигареты он выбросил. И, пожалуй, бесповоротно. Сигареты были у Лазни, если, конечно, их не отобрал у него ретивый служака Крутояров. Но не станет же майор милиции «стрелять», как мальчишка, у задержанного.

Помолчали. Иван Иванович спросил:

— А чего это все шесть с половиной тысяч — по полсотни?

— Для удобства, — пробурчал Лазня. — Шахта перечисляет деньги на сберкнижку. Пришел в сберкассу, просишь: «Девочки, мне — триста. Если можно, покрупнее...»

— Разве сотнями — не удобнее?

— Да так, сразу началось с полусотенных, а потом уж менять не стал.

— И по скольку же вы откладывали... к примеру, в год? — подводил Иван Иванович беседу с Лазней к финалу, который должен был бы прозвучать для задержанного как взрыв.

Не предчувствуя беды, Богдан Андреевич сделал вид, будто прикидывает в уме.

— В прошлом году уходил в отпуск, мне насчитали отпускные из расчета тысячи одиннадцати рублей с копейками. Так вот, семьсот в месяц — домашней «пиле», а триста — в мой загашник.

— Одиннадцать рабочих месяцев, — быстренько прикинул Иван Иванович, — по триста рублей — это три триста. А шесть с половиной тысяч — два года...

— Ну... что-то в этом роде, — осторожно согласился Лазня, видимо, чувствуя, что попадает в какую-то ловушку, расставленную майором милиции.

— На новую машину? — припирал его к стене Иван Иванович.

— На новую... А что?

— А то, Богдан Андреевич, что ровно два года тому назад вы купили «жигуленка». И с первого же дня начали копить на новую, резко урезая семейный бюджет? Не кажется ли вам, что в этом есть некая странность, — иронизировал Иван Иванович, убежденный, что еще один-два вопроса, и Лазня вынужден будет признать свое поражение.

— А это на тот случай, если... если я где-то грохну «жигуль»... Сколько аварий случается...

— Но два дня тому назад, когда Елизавета Фоминична вместе с сыном мыла машину, денег под ковриком не было...

— Да что я, лопух! — ощетинился Лазня. — Я сперва убрал гроши, а потом уж говорю: «Вымойте машину».

— А Елизавета Фоминична сказала другое: деньги-то не ваши, а Пряникова...

— Ну и дура! — сердито подытожил Богдан Андреевич. — Мои это деньги! Мои, кровно заработанные! И Петеньке их не видать, как своих ушей без зеркала. Мои!

— Все?

— Все!

— И те, которые находились в подвале под ящиками с картошкой?

Если бы Лазня был чуть послабее здоровьем, его бы, наверно, свалил инфаркт. Глаза — навыкате, словно невидимые руки схватили за горло и давят. Перехватило дыхание. Наконец он продохнул, и на глазах выступили слезы: отпустило.

— Не ваши это деньги! — твердил свое Лазня. — Сколько лет я копил их, а для чего — уголовного розыска не касается. Может быть, мне осточертела жена-сквалыга! На каждую копейку пиши ей квитанцию, куда дел. А где взял — ее почему-то не интересует. — Он посмотрел на свои руки. На правой ладони была огромная, с донышко стакана, застарелая мозоль, вся в глубоких трещинах, — неувядаемый признак долголетнего постоянного общения с отбойным молотком. Давно уже бригадир сквозной проходческой бригады не имел дела с этой техникой времен первых пятилеток, он — организатор, а не исполнитель работ, но живет мозоль как память о молодости, проведенной в шахте. — Решил дать ей свободу, пусть складывает рубли с копейками. Но остаются дети! Не буду же я их обирать. Что в доме — всё им. В чем пошел на смену, в том и гуляй, Ваня. А на что-то жить надо.