Ни звука в ответ.

— Фи-и-липп А-авде-евич!

Запищал ребенок. Иван бросился на звук голоса.

— Феня!

Не добежав до того места, где стояла ее кровать с качалкой для мальчонки, зацепился за что-то. Больно ударился о ножку тяжелой чугунной кровати, на которой жалобно попискивал Санька.

— Фе-е-ня-я!..

Дополз до кровати и нащупал в изголовьи ребеночка, завернутого в одеяло. Поднялся на ноги. Взял Саньку. Прижал к груди. Всего обдало волной нежности: «Кроха ты моя!»

В темной от закрытых ставней комнате был еще кто-то. «Феня!» — мелькнула догадка. Положил осторожно младенца на кровать. Привыкнув к темноте, начал кое-что различать. Ближе к порогу, на полу, лежал человек. (Это о него и споткнулся Иван). «Не Феня...» — понял он.

— Филипп Авдеевич!

— Засвети, — простонал старик. — Спички на столе пошарь.

На фитильке коптилки заплясал трепетный огонек.

— Это меня Гришкины дружки, — сказал старик, укутанный в веревки, словно кокон шелкопряда. — Вначале прикладом успокоили. За то, что не позволял забрать Феню, лишить малютку матери. Пропадет малец без материнского молока.

Следующая встреча у Ивана с маленьким Ходаном произошла через семь лет и четыре месяца. Старший сержант-артиллерист возращался домой после двух войн: с гитлеровской Германией и императорской Японией.

Он знал, что Фенюшка, которую тогда Гришка-полицай увез в тачанке в неведомые дали, сошла с ума, да так и не выздоровела. Семь лет таяла, как зажженная свеча с длинным чадящим фитилем, и угасла.

Эти два события: возвращение домой демобилизованного и смерть Фени совпали по времени.

Иван был уверен, что усопшая лежит в хате у них (так выходило по письмам матери), но хуторские толпились на ходановском подворье.

 Все правильно, это был ее дом, дом ее сына». Но Иван не мог отделаться от недоброго ощущения, что это прежде всего дом Гришки-полицая. Здесь он родился, здесь вырос. Здесь задумывал свои преступления.

Мимо ходановского подворья Иван направился к себе. Перешагнул порог родного дома — к горлу подступил горький комок. Расчувствовался до слез. «Эх, старший сержант!» — упрекнул он себя. Но ведь только однажды возвращается солдат домой после двух войн.

В хате тихо, тепло и уют. Пахнуло чем-то родным, давно знакомым.

В кухне кто-то постукивал ложкой о миску.

— Матынько!

Ему бы войти тихонько, закрыть матери ладонями глаза, как в детстве: «Отгадай!» Но не хватило на этот раз у солдата характера.

Из кухни отозвался мальчишка:

— Тебе чё?

Возле старенького кухонного стола сидел на табуретке мальчонка лет восьми. Остренький носик с горбинкой. Черные глазища. И весь — словно галчонок. Вот только разрез глаз и большой крутой лоб — ходановские. Екнуло Иваново сердце от этих живых Фениных глаз.

— Ты — Ванюшка? — спросил мальчонка. И сам же ответил: — Как ты вошел, так я тебя сразу и узнал. Ты такой же и на фотокарточке, за стеклом.

Он говорил совсем не по-детски, серьезно. Строил фразу грамотно, слова подбирал умно.

«И откуда такая речь у мальчишки из глухого донбасского хутора?»

— Хочешь, и я отгадаю твое имя? Санька — вот кто ты.

Потеплели у мальчонки глаза-угольки.

— Так меня зовут бабка Матвеевна и дед Авдеич.

Иван инстинктивно почувствовал, что с родным именем Саньки — Адольф — связаны большие неприятности.

— Так ты и есть Санька. Александр, — заверил его Иван.

— Не-е... Учителька, когда вызывает к доске, называет меня Адольфом. Ребята на переменке никак не называют. А сынок учительки, если рядом кто-то из взрослых, дразнит фашистом. Ну так я ему за это! — Санька погрозил кому-то кулачком и торжествующе рассмеялся. — Сынок учительки — дундук дундуком. И толстый, как бочка с ножками. Он самого легкого примера решить не может. Мать ему дома все покажет, расскажет, а в классе вызывает: «Лапушка, давай решим какую-нибудь задачку... Вот эту, например». А у него на листочке решение и ответ. Я у него однажды спер бумажку и другую подсунул, с решением совсем другой задачи. На доске одна задача, а он решает другую.

— А ты в каком классе? — подивился Иван.

— Я-то во втором. А Лапушка — в четвертом. У нас одна учителька на все классы. Расчертит доску и пишет: на одной половине задание для второго класса, а на другой для четвертого. Она еще точку не поставила, а я уже кричу: «У меня — ответ».

— Задача за четвертый класс?

— Ну да, за четвертый, — подтвердил Санька. — Я по всем предметам успеваю: и за второй, и за третий, и за четвертый.

— Ну и молодец!

— Это я назло учительке, за то, что она меня называет Адольфом. И сынок ее... Стоит в дверях, дежурит. И не пускает: покажи да покажи вторую обувку! Ну, галоши или что другое... — Он вдруг залился краской.