Шрифт:
— Докажу Репьеву, что не только смешить умею, — прошептал он. — Напишу рассказ — слезы брызнут.
Работа продвигалась с трудом. В голове мелькали стереотипные фельетонные ходы, воображение подсказывало ситуации одну комичнее другой, на кончике пера вертелись неуместные каламбуры, шутки, двусмысленности… Струнин отметал их и искал серьезные, искренние слова.
Наконец рассказ был закончен. Робея, словно новичок, вошел Струнин в давно знакомый отдел прозы известного журнала. Редактор увидел Струнина и расцвел.
— Вот хорошо, а я уж думал следующий номер без «уголка смеха» выпускать…
— Этот рассказ не смешной вовсе, — осторожно сказал Струнин.
— Скромность тебя погубит, — покачал головой редактор.
Читая, он то и дело улыбался, подхихикивал и одобрительно взглядывал на Струнина. Кончил читать, довольно погладил ладонями лысину и вымолвил:
— Ну даешь, старик… Хлестко ты их… Едко…
— Да кого? — спросил Струнин.
— Ну этих, мещан, обывателей. Ставлю в номер.
— Нет, — замотал головой Струнин, — в «уголок смеха» я рассказ не дам.
В другом журнале он сразу предупредил:
— Я принес очень серьезное произведение.
— Все, что вы пишете, Антон Иванович, — чрезвычайно серьезно, — с уважением сказал редактор. Однако едва начал чтение, губы его так и растянулись до ушей.
Во всех редакциях история повторялась. Струнин похудел, осунулся. Наконец отнес рассказ близкому другу.
— Да, смешного мало, — согласился тот. — Скорее, страшно это читать.
— Что страшного-то? — растерянно спросил Струнин.
— Ну как, гротескное обобщение этих… недостатков…
— А смешного?
— Там такой момент есть, герой говорит: «Я тебя люблю». Я так смеялся, жена врача хотела вызвать…
В тот же день Струнин поехал в издательство.
— Все, готова книга, — сказал он, — колоссальный рассказ написал. Жутко смешной. До слез хохочут.
Теперь так носят
На день рождения среди прочих вещей подарили мне турецкую саблю. Кривая, с костяной ручкой, ножны серебряные и с насечкой — исключительно интересна как памятник древнего искусства металлообработки.
Сперва я ее вместе с другими подарками в диван спрятал. А потом думаю: «Такая сабля далеко не у каждого имеется, ее в свободной продаже не встретишь. Очень она мне кстати, думаю. А то уж и на работу ходить неловко: у начальника часы японские «Сейка», заместитель его то в кожаных, то в бархатных штанах появляется, сослуживцы тоже — у кого ремень широкий с заклепками, у кого сапоги чуть ли не со шпорами, у кого портфель «атташе-кейс» — у каждого что-нибудь. Один я словно и не человек…»
Пристегнул я саблю к брючному ремню, встал перед зеркалом — рот от удивления раскрыл. Так идет, так идет, будто я с ней родился. В кровать хотел при сабле лечь, да жена запретила.
На следующее утро, только будильник зазвенел, я сразу саблю поверх пижамы нацепил. Потом, переодевшись, — поверх костюма. Жена опять отговорить пыталась, но здесь уж я проявил мужскую твердость.
По улице иду, на меня оглядываются. «То-то, думаю, заметили. Двадцать лет этой улицей ходил — никто внимания не обращал».
На перекрестке милиционер останавливает.
— Вы, говорит, товарищ, что, в кино снимаетесь? Зачем вам шпага?
— Во-первых, говорю, это не шпага, а сабля турецкая, интересна как работа древних оружейников, а во-вторых, может, я дружинник? Порядок охраняю.
Он мне вслед:
— Шутник! Дружинники у нас приемами самбо и каратэ владеют. Им сабля ни к чему.
Однако поднял настроение: уже за кинозвезду меня принимают.
Прихожу на службу. Сотрудники — ко мне:
— Что с вами?
— Ничего, говорю.
Пошептались и разбрелись. А я ни за какое дело взяться не могу, сердце так и поет…
Не проходит четверти часа — начальник вызывает. Вхожу к нему, саблей по полу бряцаю. Он в кабинете с замом, тем, что в кожаных штанах. И так издалека начинают: «Как дела, как жена, как здоровье?»
А у самих на уме сабля. Боятся, что часы их японские и джинсы затмит. Я прекрасно все понимаю, но вида не подаю.
— Хорошо. Спасибо.
— Вы это что, — говорит начальник, — в виде шутки на работу шашку надели?
— Во-первых, отвечаю, это не шашка, а турецкая сабля, а во-вторых, мне нравится с ней ходить. Она мне идет.
— Вы, — говорит начальник, — ее лучше снимите, а то неудобно как-то… К нам сегодня корреспондент из газеты приехать должен.
— Ну и что? — возражаю. — Ему, может, даже интересно будет на памятник древнего искусства взглянуть.