Появляется М а к с и м.

М а к с и м. Может, ошибка? Недоразумение?

И г о р ь. Как же! И ворота настежь. Заходи, глазей. Разглядывай занавески на окнах. Прохлаждайся в беседке.

М а к с и м. А раньше как было?

И г о р ь. Сам подумай. Теперь мы, выходит, должны прятаться от этих туристов. Тесть уже месяц сюда ни ногой. И нам строго-настрого запретил приезжать.

М а к с и м. Осень скоро, а не чувствуется. И листьев желтых почти нет.

И г о р ь. Я думал, твое назначение отметим тихо-мирно, дома, при свечах… А Лена настояла. И правильно. Погодка потрясная. Последние теплые деньки. Чего в городе сидеть? Что теперь — и не жить совсем?

М а к с и м. Жить!

И г о р ь. На дачу — нельзя. В ресторане фирмачей принимал — за вечер дружинники раз пять по залу толпой протопали. А в конторе… Того гляди, ночные дежурства введут. По субботам как прикованные сидим.

М а к с и м. А по воскресеньям не хочешь? Как мы…

И г о р ь. Имей совесть. У вас же другое. Попробуй аппендикс на два дня позже вырезать… Или грыжу, когда ее ущемило. В учреждениях и ведомствах, насколько я понимаю, пока еще не все смертельно больны.

М а к с и м. Не надрывались. Грыжами не обзавелись.

И г о р ь. Ты считаешь, это единственный критерий? Есть грыжа — значит, вкалывал, нет — бездельник? Так всех и аттестовать? Погоди, сейчас не одни грыжи вылезут… Как в горячке, носимся. Но хоть на даче можно было в себя прийти. А теперь…

Появляется М и т я. Бросает на землю одеяло, гитару.

(Мите.) И сразу шашлыком займись.

М и т я, не ответив, уходит.

(Глядя ему вслед.) Переживает.

М а к с и м. Какие его годы? Все впереди.

И г о р ь (показывает рукой). Ты посмотри, посмотри на этих охламонов. Напрямик чешут. А одеты… Я тебя умоляю. И будто не видят, что это уже не лес. Только пусти — все затопчут. Птиц, бедняжек, пораспугали.

М а к с и м. А может, птички не знают, что ворота открыты и можно беспрепятственно летать?

И г о р ь (грозит ему). Шалишь… Если бы они эти тонкости понимали… Хотя в чем-то они нас даже опережают… Ведь устремились к аскетизму раньше, чем мы. (Задумывается.) Или это мы вслед за ними? (Берет гитару, тренькает.) «Мимикрируй, дедка, мимикрируй, Любка…». И ты знаешь, чтобы закончить разговор про голубку… Сколько раньше всюду было голубятен, помнишь? И монахи, и турманы, и почтари, белее снега или красные, черные, я сам гонял, любимое занятие оболтуса-провинциала. А теперь — одни сизари, кругом сизари. Жизнь выцветает. Скучнеет у нас на глазах. Дачи — вызывающе. Наряды — излишне. Веселье — неуместно. Кожаное пальто — долой, дубленочку нафталином пересыпь. Это всегда неосознанно в нас жило. Поскромнее, потише, посерее… Скромность, будь она неладна. А ведь украшательство — признак цивилизованности. Иначе до сих пор в шкурах бы щеголяли. Нет, сами себя превращаем в сизарей. Обесцвечиваемся. Дичаем. (Поет.) «Белую березу заломаю…». Меня в детстве музыке учили. Я этой песни уже тогда понять не мог… Душевная, нежная… Но почему дерево надо ломать? И про княжну… которую за борт…

М а к с и м. Так уж и дичаем?

И г о р ь. Неужели затопчут? А зачем? Ты признайся: кто так уж плохо жил? Кому так уж сильно чего-то не хватало? А праздничность, широта — кому и чему помеха? Лучше — когда все по углам и пустой чай гоняют? А его и впрямь много не выпьешь. Из каждой поездки чемодан фирменного тащу…

М а к с и м. Чтобы еще и чай хороший… Это ты перехватил… Сам же говоришь — аскетизм в повестке.

И г о р ь. Я — нет. Я — понтовитый парнишка… И тачка нужна… И жена красотка. Только бы она меня не турнула. Вот дожили, а? Эх, пока никто не видит, встать, что ли, на голову?

М а к с и м. На голову?

И г о р ь. А вот хочу. Все на ногах, а я на голове. Имею право? Ведь свихнуться можно, если все время подсматривать за собой из-за угла. Кто что скажет… Кто что подумает… Ну ответь, почему на работе нельзя, к примеру, день рождения отметить? Или какой другой праздник? Сообща. В целях сплочения коллектива. А иначе — извини за прямоту — все та же показуха, только наизнанку, с постными рожами. Все на местах, подтянуты, строги, деловиты. И никто ничего не делает. Как и прежде. Зачем нам эти серьезные игры?

М а к с и м. Хватит! Иначе, тоже захочу встать на голову.

И г о р ь. Ага!

М а к с и м. А теперь хочу упасть в траву.

И г о р ь. Падай!

М а к с и м. А ты чего хочешь?

И г о р ь. Посмотри на меня и реши.

М а к с и м. Хорошенький такой.

И г о р ь (помедлив). Не врешь?

М а к с и м. С чего бы?

И г о р ь. Тогда, после больницы, нас перевезли сюда. Ты навещал, помнишь? Слушай, больше года с тех пор… И вот я вышел и смотрю: травка растет, листики зеленеют… И повеяло чем-то таким давно забытым, из детства. Вспомнил, что можно радоваться очень простому: теплому вечеру на закате, озеру, муравьям… Тому, что они есть… Туману над водой… Лягушкам квакающим… Даже мухам, даже паукам, даже осам-воровкам. Сиди целыми днями и за ними наблюдай. И так хорошо… На заре юности у меня было две мечты. Бедный коммивояжер, я хотел побывать в Риме и в Париже. Я побывал там и там. И еще в двадцати странах. У меня отличная жена. Полно друзей. Я весел и здоров. Счастлив. Я умею ходить колесом. (Делает «колесо».)

М а к с и м. Ну?

И г о р ь. Ведь здоров? (Пристально смотрит на Максима.)

М а к с и м. Ты плохо ходишь колесом. Тебе надо учиться и повышать квалификацию.

И г о р ь. Ты ясновидец. Я восторгаюсь тобой.

Появляется П а в е л К у з ь м и ч.

П а в е л К у з ь м и ч. Вот это да! Вот это номер! Акробатический этюд. Эх, будь я моложе…

И г о р ь (отряхивается). О, Пал Кузьмич! А я уж говорю, соседей ни души. Одни экскурсанты. Не, знаете, что стряслось?