— Да, разумеется, — усталость… да нет, пустота скорее. Словно пустая шкурка осталась от Лайа из Обсидиановой ветви. Пауки свою добычу поначалу сетью оплетут, легкой, хрустальной… а потом выпивают. Ну и пусть шкурка. Это пока.

— Тебе не идет покорность, дорогая моя.

— Ты и сам знаешь прекрасно — я никогда тебе этого не прощу. Но все будет потом…

— Все будет, — Лачи поднялся, бережно пряча на поясе бесценное сокровище, акайли. — Поехали, анна, сестра. Слуги заждались нас, и Кесса будет рассержена моим столь долгим отсутствием.

Лайа настолько поглощена была своей пустотой, что даже позволила себе принять его помощь при спуске, и в седло он ее подсадил. Проще запомнить и это, а сочтутся потом. Все будет.

С утра Кесса по привычке кликнула Лиа, которую ставила выше прочих целителей Тейит, после выздоровления Элати особенно — и узнала, что Лачи попросил ту поглядеть больных детей в одном из поселков у реки, внизу. Она служит Обсидиану, но все же… Как ее удержишь? Отпустила. Теперь, получив подарок, поняла, кто и где заболел…

…Какой красивый кристалл… Кесса не могла оторвать взгляда. Солнечный камень вбирает в себя силу и потом отдает ее, акайли же позволяет разуму слиться с Мейо Алей. Какой прозрачный кристалл… Лачи знал, как трудно удержаться Сильнейшей и не взять его в руки, не попробовать подняться высоко-высоко. Только помнила Кесса — чем чище акайли, тем он разумней. Обладает собственной волей, питается тем, что составляет суть эсса. А здоровья немного осталось. Не справиться.

— Хороший подарок ты сделал, Лачи, — прошептала женщина. — Щедрый. Ты еще совсем молод, но как хорошо знаешь наши слабости. Спасибо тебе. Умирать, слившись с Мейо Алей, будет просто чудесно. Ты хочешь Лайа в Соправительницы? Так получишь ее. Только не ошибись. Ты не любишь Тейит так, как ее люблю я, но Юг тебе тоже чужой. Чего ты хочешь, Лачи из Хрустальной ветви?

Прозрачный кристалл манил, переливаясь черными искрами. Словно паутинка невидимая поднималась над ним, тянулась к женщине.

— Красивый… какой ты красивый.

Кесса рассмеялась неожиданно молодо, звонко. Она думала, что стоит выше человеческих слабостей… но не может противостоять влечению своему. Впрочем, когда сердце и сама суть тянутся к камню, можно ли назвать их человеческими?

Заря вечером выдалась бешеная. Краски не просто сменяли друг друга, тем более не стоило говорить о мирном соседстве — они толкались, выгрызали друг у друга куски, взбираясь на плотные редкие облака.

Лайа глянула в окно, погладила упругие перья птицы. Белая кессаль — редкость. Почти совсем белая, только на кончиках крыльев бурые крапинки. Три птицы у Лайа — Дикая, Танцор — по привычке его поводить головой, переступать с ноги на ногу, и Жемчуг. Эта — самая любимая.

Лачи нарисовался в дверном проеме, когда девушка уже поняла, кто идет. Поняла и приготовилась изобразить на лице то, что покажется подходящим — от высокомерного равнодушия до открытой неприязни.

— Кесса умирает.

Лайа не двинулась с места, продолжая поглаживать птицу. Пусть этот выскочка постоит в дверях, словно слуга.

Жемчуг вскинул голову и пронзительно, клокочуще вскрикнул.

— Какая жалость, если она так и не успеет позвать за мной.

Лачи очутился рядом, словно переместился в пространстве — вроде он и шага не сделал, а уже поглаживает перья птицы. Жемчуг, ненавидящий чужие прикосновения, затих и сжался.

— Кесса не успела подготовить себе подходящую преемницу. Что ж, Обсидиан и Серебро назовут твое имя, и нам придется это принять. Будем править вместе, младшая сестричка, — он улыбался, и со стороны казалось бы, что слова его — сама доброжелательность. Но Лайа поняла оскорбление.

Еще раз выглянула в окно — облака все приняли густо-фиолетовый цвет и сбились к самому горизонту. Некрасивое небо, слишком уж пестрое, слишком зло пляшут на нем краски.

Но небо не подвластно Сильнейшим — в отличие от человеческих судеб.

**

Настоящее. Астала

Словно кто-то взял горсть чистых и грязных белых кубиков и бросил, позабыл на поросшей высоким мхом поляне — такой со склона близнецы увидели сердце Асталы, город, носящий то же название, что и само государство Юга. Для них, привыкших к горам, Астала была плоской. И неухоженной — кусты и деревья повсюду, быстро темнеющие на закате, а свет, только что заливавший их рыжим золотом, уходил, будто не в силах справиться с буйной растительностью.

Но в город въехали еще до темноты, в сумерках, когда в домах и на стенах уже начинали зажигаться огни. Об их прибытии горожане прознали заранее, и торчали по обочинам. Чужие любопытные взгляды, настолько плотные, что, кажется, прикасаются, даже мурашки по коже…

Долго-долго ехали, а вдруг все внезапно закончилось, и вот они уже на площади, спускаются с грис, а их их встречают незнакомые люди, и перед глазами стена, украшенная рисунками, освещенная факелами — тени встречающих падают на эту стену, качаются, смешиваются с изображениями на камнях. Жутковато, словно во владения злых духов попали.