Остается надеяться, что беглеца уже потеряли или попросту махнули на него рукой. Они же боятся леса…

Во влажном воздухе постоянно мельтешила мошкара, норовя облепить все живое. И сам по себе воздух, полный то терпких, то гнилостных запахов, шорохов, очень плотный, не позволял вдохнуть всей грудью. Сезон дождей закончился почти луну назад, но чаща все равно не просохла. В сыром, шелестящем подлеске мальчик заметил звериную тропу и направился по ней: в это время хищники спят. Но пустой тропа не была: то тут, то там по земле ползли огромные многоножки, мохнатые пауки или жуки с глянцевым пестрым панцирем. Под ноги мальчик не смотрел, однако ловко ухитрялся не наступить ни на кого. От шипастых лиан с листьями-ловушками тоже держался подальше — царапнет такая, и мучайся потом от боли.

Порой, чувствуя голод, срывал тот или иной стебель или откапывал съедобные корешки — на ходу, опасаясь погони. Духи леса, невидимые и неосязаемые, смотрели со всех сторон, то отступая, то окружая плотным кольцом, но он не чувствовал их враждебности. Как и там, на прииске — может, в другое время ему стоило остерегаться незримых, но пока мальчишка им не мешал. А вот тамошние рабочие от духов страдали: то один, то другой жаловались на недобрые взгляды из пустоты или чинимые неприятности.

Он помнил лишь последние полгода, и то было плохое время.

…Смотрит сейчас — вокруг лес, пятна света мешаются с пятнами тени, все живое, дышит, переплетаясь друг с другом: трава с паутиной, островки кустарника и юных ростков-подлеска, птичьи голоса и шум ветвей. Закрывает глаза — как въяве встают глиняные стены лачуги, где его держали, много тяжелой и грязной работы — отмывать золой и песком котлы, чистить рыбу, таскать неподъемные корзины. И наградой лишь пинки и тычки, в лучшем случае. Кормили его кое-как, на вопросы почти не отвечали, и понемногу он перестал спрашивать — зато начал бояться любого, кто подходил…

До сумерек было еще далеко, но становилось ощутимо прохладней. Потянуло сыростью — близость реки; слух уловил и шум воды по камням. Пить не хотелось, довольно было влаги, собиравшейся в розетках листьев, но он так давно даже не умывался толком! Подумав, мальчишка свернул к реке. Это была другая река, больше приисковой, совсем незнакомая, с высоким обрывистым берегом. Над ухом послышался то ли смех, то ли щелканье — и почти сразу из ветвей выглянула серебристо-черная мордочка зверька. Мальчик увидел огромные желтые глазищи: древесный житель казался озадаченным, в его лесной мир внезапно пришел человек! Рассмеявшись, мальчик подошел ближе, потянулся к ветвям; зверек перепрыгнул на соседнее дерево, но спасаться бегством не спешил.

Мальчишка вновь протянул к нему руку, медленно, чтобы не напугать, и вздрогнул: голоса почудились; женщина и мужчина что-то говорили друг другу, увлеченно и весело. Совсем близко, шагах в двадцати. Мальчик отшатнулся к замшелому стволу, прячась за ним. Погоня, все-таки разыскали? Или здесь кто-то совсем посторонний? Время тянулось медленно. Стало тихо, а потом будто бы снова заговорили, и угрозы в этом разговоре не ощущалось. Голоса были… знакомые. Они манили, как манит отсвет заката между ветвей, или запах свежевыпеченногй лепешки. Мальчик замер, пытаясь понять, и шагнул в сторону голосов. Те отдалились, и он зашагал быстрее, близко к краю обрыва, опасаясь их потерять. Он не понимал сам себя, но чувствовал — ему необходимо увидеть, кто это говорит, узнать…

Земля под ногами поехала, провалилась, и он полетел вниз, ударяясь о торчащие корни, упал в ледяную воду — течение было сильным, подхватило, приложило о камни. В первый миг он даже почти сумел встать, уцепившись за выступающий валун и ощутив другой коленом. Увидел, что река не особо широкая, хоть и бурная, полноводная — гребешки пены вздымались то тут, то там, словно спины рыб. Только бы удержаться… сведенные холодом пальцы соскользнули с гладкого камня, течение увлекло мальчишку, слишком тощего, чтобы противиться массе воды. То, что он умел плавать, уже не имело значения. Голодная река обрадовалась жертве, схватила мягкими губами, понесла вперед, собираясь раздробить добычу о камни-зубы дальше по течению. Он пробовал плыть, ну хоть развернуться, но лишь бессмысленно бултыхался в воде. Река охотилась — в отместку выловленных из нее за рыб. Скоро, нахлебавшись воды и весь в ушибах, он сдался и лишь пытался глотнуть воздуха. Течение потянуло замерзшее тело на дно, мягко и быстро.

Чьи-то руки ухватили его за волосы, дернули вверх, протащили по камням и бросили на берегу, как рыбу. Он закашлялся, приподнимаясь, выплюнул воду и снова упал на камни лицом. За спиной слышались голоса, и не те, что он слышал недавно в лесу; и точно принадлежали живым, а не призракам или духам. Говор был почти таким же, как у людей на прииске, но голоса чужими. Искали его? Или это те, с кем приисковые торговали? Те, кого они боялись? В любом случае, добрых к нему людей еще не доводилось встречать. Мелькнула мысль притвориться потерявшим сознание — может, уедут? Но нет. Кто-то подошел совсем близко, встряхнул за плечо.

— Ты живой?

Он скосил глаза, пытаясь рассмотреть говорящего исподволь; за прямой взгляд на прииске можно было получить оплеуху. Над ним склонился юноша парой весен старше, круглолицый, с неожиданно короткими волосами — до середины шеи, они лохматились во все стороны вроде меха на беличьем хвосте.

— Поднимайся давай, — скомандовал тот грудным, певучим голосом.

Спасенный пошевелился с трудом — встать не мог, и дышал-то едва: все горело в груди. Сумел только повернуть голову в другую сторону — и уперся взглядом в чьи-то копыта, гладкие черные ноги, мохнатый бок и седло. Верховые животные, лохматые, с узкой мордой и длинной шеей… на прииске их называли грис. Ему нравились эти безобидные пугливые звери: хоть способные раздвоенным копытом раскроить череп, но готовые смирно идти за любым, кто накинет на шею повод. Жалко их было.