— Стать полым стеблем, по которому пройдет темное пламя, — шепнул человек строчку из древнего свитка. Но любой стебель — полый… что будет с телом, по которому промчится темное пламя Тииу? Ийа прогнал эти мысли, глядя на неподвижные тела на полу. Он сделал уже слишком много, чтобы идти назад. Можно, конечно, только зачем?

Северная и южная суть соединились в черной обсидиановой чаше — копии той, перед которой Имма смотрела в огонь. Только эта располагалась в сердце Хранительницы, и башня уже зашевелилась, испуганная тем, что стучало в ее основание.

Тогда он опустил руку к чаше, помедлил; зачерпнул темную в свете единственного факела жидкость и сделал глоток. Опустил руку, не вытирая.

Камни дрогнули, невероятно низкий звук наполнил подземелье, заставляя сворачиваться в клубок, зажимать уши руками — из носа и ушей потекла кровь, будто та, которой он глотнул только что, вытесняла его собственную; внутри тела ворочалось что-то огромное, грозящее порвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Мозг, казалось, вот-вот лопнет, разлетевшись по стенам — но молодой человек сжал в руке глиняную бутылочку, хранящую кровь Иммы, преодолевая сопротивление кричащего от ужаса тела сорвал крышку с нее — в чашу полилась новая кровь, и на темной поверхности образовалась воронка — разверстый рот.

Больше Ийа не видел ничего, упав неподвижно подле двух своих жертв.

В тот же вечер судорога свела землю Асталы, много весен не знавшую землетрясений. Много домов покосилось, но устояло. На основании Хранительницы появилась черная трещина, похожая на рваную рану.

**

— Ты посмел сделать то, что запрещали еще наши предки по ту сторону гор!

Да… чудом Астала выдержала, не была сметена вырвавшимся бесформенным вихрем. Чудом ли? Ахатта почувствовал горький, вяжущий привкус во рту. Чудом ли… или Ийа удержал этот вихрь?!

Его зрачки были сужены, а лицо бледным. Он двигался, словно шел по ножам. Нет… хождение по ножам далось бы легче, этому обучают. И он улыбался.

— Они хотят устроить суд, но это лишнее.

— Лишнее? — Глава Совета не удержал крепкое слово. — Зачем ты сюда явился?

— Чтобы получить твою помощь.

— С какой это стати? Ты чуть не уничтожил полгорода.

— Даже твоему младшему это пока не по силам, да?

От такой наглости Ахатта слегка опешил. Но он бы не был так долго в кресле Главы Совета, если б так легко поддавался на чужие дерзости и не пытался понять, чем они вызваны.

— Зачем ты это сделал? — спросил он, будто не заметил выпада.

— Имма теперь может видеть. Не очень хорошо, правда.

— Я знаю, что вы дружны с детства, но даже ради столь благой цели ты не имел права использовать запретные знания. Ты ведь для этого забрал к себе северного мальчишку, вытрясти из него то, чего не мог раздобыть сам? До его смерти мне дела нет, но Совет я созову сегодня же, и на нем…

— Да ну?! — лицо на очень короткое время растеряло свою приветливость — морда разъяренной тахилики, не иначе. Почти прошипел:

— Город цел. Я не намерен был ждать, пока окончательно станет калекой та, что пыталась спасти члена твоей семьи!

Ахатта опешил, ошеломленный этим преображением. Вся их семья, Род Арайа… по осознанной, не бездумной жестокости впереди всех. Но этот, именем Искра, всегда казался иным… и он из тех, кто кусает исподтишка. Однако… Ахатта вспомнил давно умершую девочку Алью — и янтарный браслет, сломанный его руками.

А он снова заговорил:

— Знаешь, почему я здесь? Къятта обратился ко мне. Он попросил вернуть мать, и обещал расплатиться со мной и Иммой. Раз уж так вышло, я пошел прямо к тебе, но могу и к нему напрямую. Он ненавидит меня, но долг он заплатит.

Ахатта чувствовал, как пол под ним колеблется. Къятта… ничего не сказал, почему? Ийа просит немыслимого… ведь заслужил смерть за то, что сделал. Или же все Сильнейшие будут знать — применять запретное можно, лишь бы хватило сил, а наказания не последует.

— Что же молчишь? — то же змеиное шипение. — Ты уже стар, Хатлахена был прав. Плохое ты выбрал время — вспоминать былые традиции!

— Я благодарен Имме за помощь Натиу, — голос Ахатты звучал размеренно — так человек широко и мерно шагает, чтобы скрыть дрожь. Ради нее… никто не скажет слово против тебя. Я найду, чем успокоить всех остальных.

И — маленькая месть напоследок:

— А тебе договор с моим внуком принес только порушенное здоровье, надеюсь, ты этому рад.

Къятта был зол, что его враг уцелел, но и облегчение чувствовал — столь легко отделался с правом долга! Могло быть гораздо, гораздо хуже. И ради чего? Чтобы мать пришла в себя на полдня?

Но что случилось, то случилось. Оставалось рассказать брату про трещину. Не хватало еще, чтобы наткнулся на нее без предупреждения. Еще кинется убивать Ийа — за Хранительницу-то!