— Что ты делаешь, идиот! — выкрикнул Къятта потом, выхватил из волос шпильку в виде ножа, заточенную, полоснул по запястьям младшего, по горлу — не сильно, так, чтобы кровь текла, но не лилась ручьем. Глаза мальчишки были открыты — он смотрел в небо, но видел темноту Бездны. Кровь испарялась мгновенно, стекая с тела.

— Чи амаута хиши! — Къятта вскочил, сорвался с места, перепрыгнул через кусты-ограждение почти в рост человека. Несколько мгновений спустя послышался визг, и на дорожку рядом с Кайе упала девчонка. Къятта, швырнувший через зеленую изгородь первую попавшуюся прислужницу, одним движением намотал ее волосы на руку, той же шпилькой ударил в горло.

Темно-красная горячая кровь полилась на лицо и в приоткрытые губы младшего… большая струя. Подхватил голову подростка, чтобы не захлебнулся.

Девчонка дергалась поначалу, но скоро затихла.

— Дар на Дар, — прошептал Къятта, обращаясь к изначальному. — Взамен его крови помоги ему взять эту.

Отбросил девчонку, приложил руку к груди брата. Сердце билось, глухо, неровно, однако достаточно сильно. Подхватил Кайе на руки, понес в дом.

Мальчишка очнулся у самого входа. Почувствовал соленый вкус на губах:

— Кровь… откуда?

— Твоя.

— Так много… — опять потерял сознание.

Стереть кровь оказалось просто — большая часть ее сама ушла в кожу. Снять одежду, и пусть лежит. Никто не посмеет войти. Не сразу осознал, что младший уже все воспринимает. Только молчит. Чувствовал дрожь, и не мог понять — почему? Он чего-то боится? Или усталость такая сильная? Но разве он может устать от Огня?

Руки лежали поверх покрывала, мертвые.

Касается лба — горячего. Как и всегда. Впервые не знает, что говорить. Успокаивать? Незачем, он спокоен. Как никогда.

— Скажи правду — ты знал? — спросил устало и обреченно, и взгляда на старшего не поднял.

— Про то, что твой огонь убьет слабую девушку? Нет. Я думал, что может быть так, но не знал наверняка.

— И отправил меня к Таличе?

— Ты и сам бы пошел к ней рано или поздно. Не скажу, что я прямо рассчитывал на такой исход. Что же… мне рассказали, где ты был сейчас; всё вышло к лучшему. И твоя подруга жива, и ты… получил урок.

— Может быть… Но почему? — безнадежная и безудержная тоска, словно в голосе зверя, умирающего в капкане.

— Ну, когда ты поймешь… — смуглая сильная рука накрывает его руку. — Ты не такой, как другие. Огонь сжигает мотыльков и сухие былинки. А сдерживаться — удовольствие маленькое. Ты, полагаю, сможешь, но вот захочешь ли?

Ожидал возражений, но только вздох услышал. Продолжил непривычно мягко, так говорил с младшим разве что после давнего случая в Доме Звезд:

— Та, что сгорела, не просто была очень слабой — она сама взяла на себя этот риск, надев красный пояс. Это мог быть не ты, а нож от поклонника, или избыток зелья, какое пьют женщины. Не думай о ней. Ты научишься. Я помогу. Или бери только для себя — как пьешь воду, как съедаешь плоды. Все не так страшно, малыш.

Молчал. Тени под глазами, а губы темные — Дар крови принят.

— Пойдешь к той своей девочке?

— Нет. Я обещал, что не причиню ей вреда.

— Никогда?

— Никогда.

Таличе уходила из дома, садилась на круглый камень, торчащий макушкой из густой травы, слушала вечерних сверчков. Много-много дней. Никто не пришел.

— Вот и правильно, — сказал Арута, достраивая подъемник. — Хорошо любоваться зверем, но нельзя жить с ним под одной кровлей. Рано или поздно он растерзает тебя — и, может, так и не поймет, что натворил и зачем.

**

Настоящее

Издалека башня просто казалась внушительной, вблизи же подавляла, даже не знай Огонек о ее назначении. Массивная, и хоть высокая, вытянутая, неуловимо напоминала барабан, словно могла в любой миг заговорить рокочуще-гулко. Понизу ее, примерно на высоту человеческого роста, шли черно-рыжие узоры из другого камня. Ее возвели на холме, чтобы еще больше приподнять над городскими улицами.

Было еще довольно светло, хоть долина уже погружалась в сумерки, но мальчишка заметил факелы, укрепленные в медных держателях. При свете и ночью проступят узоры. В углах и изгибах взгляд различал зверей, людей и символы стихий. Огонек не сводил с них глаз, избегая смотреть наверх…

Подъехали к решетке, у которой стояла стража — двое воинов в черном, словно ожившие узоры Башни. Их лица остались безучастными при виде гостей, но в глазах Огонек уловил-таки некоторое удивление.

— Слезай, — велел Кайе, — ударил молоточком по висевшей у входа медной пластине.

За весь путь до Башни они не обменялись ни словом — да о чем могли говорить после того, что произошло у стены? Вечером Кайе зашел и жестом позвал за собой. Он как-то потемнел и осунулся, и не казался уверенным. Огонек не спрашивал, куда едут, ничего хорошего не ожидая; но, когда увидел каменную громаду в оборвавшемся конце улицы, внутри все оледенело. Умереть он был готов, но не так. Хранительница Асталы была хуже всех кошмаров.