— Смогу, — угрюмо отозвался подросток. — Они потребуют платы за это дело. Даже если сгорели и правда… бродяги.

— И что будет этой платой?

— Не знаю. Может, золото, или земля.

— И что же?

Мальчишка стиснул кулаки так, что побелели костяшки пальцев:

— А мы своего не отдадим.

— И только то? — удивленно-добродушный тон деда был как пощечина для подростка. Чуть хриплым голосом он сказал:

— Или они могут потребовать… выдать меня. Если узнают, кто это сделал.

— А они узнают?

— Да. Это же крысы, и даже в Астале у них…

— Довольно, про крыс ты наслушался от Къятты. В остальном… Сам додумался?

— У меня было время.

— Очень хорошо, малыш, — в глубоком голосе звучала ласка. — Ты умеешь думать. Хотя и чуть позже, чем надо.

Дед подошел вплотную, склонился к подростку. Заговорил все еще ласково, но голос его опалял. Тяжесть навалилась на мальчишку, капли выступили на лбу.

— Эсса — не значит ничтожества или глупцы. Они захотят получить тебя или убить, потому что понимают, как ты опасен для них. Хуже другое — против севера мы сумеем выступить единым существом, а вот внутри Асталы можем и не договориться. Тебя терпели, пока ты не показывал и трети того, что можешь. Думаешь, одному северу захочется от тебя избавиться? Я сделаю все, чтобы не допустить этого, когда будет Совет. В Совете нас шестнадцать. Вот и подумай, кто выскажется за и кто против, случись такая необходимость.

Положил руку на плечо, легко, не нажимая, продолжил тем же голосом, выжигающим изнутри:

— Я очень люблю тебя, мальчик. Даже не сомневайся, Астала тебя не отдаст. Но, если мы потерпим поражение на Совете, ты умрешь здесь, на Юге. Ты понимаешь, малыш?

— Да, дедушка, — он пытался дышать ровнее. Не удавалось. Словно расплавленное золото в глотку залили. Глотал воздух раскрытым ртом, перед глазами вертелись огненные колеса.

— Иди, мальчик. Отдохни с дороги.

Дед снял руку с плеча, погладил Кайе по голове. Подросток встал, покачнувшись, на негнущихся ногах вышел из комнаты.

Прислонился к стене, постоял немного, глядя в пространство. Обессиленный и опустошенный, словно сухая оболочка пустого осиного гнезда. Наконец нашел в себе силы шевелиться, доплелся до конца коридора, ведущего в зал.

— Кайе!

Старший брат сидел на каменной скамье у стены зала. Он улыбался.

— Иди сюда, братишка!

Подросток подошел — скованно, словно зверь, который не может ослушаться приказа, хоть и боится удара.

— Я был неправ, аши, — с легкой улыбкой проговорил Къятта. — Ты поступил опрометчиво, да, и потом вел себя как полная дрянь, но главное сделал верно — не дал северным крысам подпирать небо хвостами. Иного языка они не понимают.

— Ты… правда так думаешь? — отчаянная мольба полыхнула в голосе и глазах.

— Ну, иди же сюда! — выбросил вперед руку, ухватил брата за кисть, усадил рядом с собой. Обнял:

— Я в самом деле так думаю. Тебе несладко пришлось. Но ты умница… и держишься великолепно.

— Я… — уткнулся брату в плечо. Понимал, что ведет себя как ребенок, но казалось — умрет без поддержки, без того, кто скажет — все хорошо. Къятта сказал именно то, чего так безумно хотелось младшему:

— Ну, что ты! Не стоят того северяне. Подумаешь… — с нежностью добавил: — Ничего не бойся. Я сумею тебя защитить, если понадобится. Слушай сердце и собственную кровь. Ты лучше всех.

**

Настоящее

— Когда я отучу тебя тянуть руки ко всему, что попало! Может быть ядовитой, сколько раз повторять! — голос отца был суровым, но мальчик его не боялся. Он держал на ладони огромную ярко-зеленую ящерицу, рассматривал узор из чешуек на ее спинке.

— Но она добрая! — протянул отцу ящерицу на раскрытых ладонях. Та и не думала убегать.

— Ладно, с этой можешь играть, — ворчливые нотки в голосе, но уже не сердитые. — Забыл, как мать тебя после укуса другой такой красотки лечила?

— Я просто ее тогда взял неудачно…

Отец притянул его к себе, взъерошил пышную шевелюру.

— Иногда мне кажется, он какое-то чудо лесное, а не наш сын, — еще один голос, нежный; мать подошла сзади, и мальчик ее не видит сейчас. — Он любит всякую ползучую тварь, и его же не трогают!

— Ну да, конечно, как там учила твоя родительница — ко всему подходи с добром и любовью, и тем же ответят? На деле сразу сожрут, и ни малейшего угрызения совести не почувствуют. Выживает сильнейший. Или тот, кто сумел как следует спрятаться…

— Если бы ты в это верил… — мальчику послышалась укоризна в голосе, но ящерица в руках шевельнулась, и он побежал к краю поляны, выпустить, чтобы не наступили…

Времени тут не было. Да, понимал, что здесь каждый миг покажется часом. Но все же уверен был — в этих стенах находится уже долго, даже не потому, что живот начинало сводить от голода. Хотя — что такое долго? Над огнем и пару мгновений руку не подержать, а приговоренному и сутки — единый миг.

Мальчишка задремал, несмотря на жгучую боль в руке — слишком вымотали попытки освободиться, страх, безысходность. В полудреме вздрагивал от любого почудившегося шороха.