Теперь они сидели в автомобиле, что ехал на Гороховую улицу в здание бывшего градоуправления, где нынче обосновалась Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, сокращённо ЧК.

Несмотря на конец августа, погода стояла холодная и ветреная, поэтому брезентовый верх машины был поднят, но в спину всё равно поддувало. Ольга Петровна пожалела, что выскочила в лёгком жакетике и не покрыла голову шалью. Хорошо, хоть на ногах высокие ботинки, а то и простудиться недолго.

Когда проехали мимо очередной павшей лошади со страшной оскаленной мордой, Ольга Петровна вздохнула тихонько, чтобы её не услышали спутники. Ни к чему показывать свою склонность к сантиментам, но некстати вспомнилось, что на этом самом месте прежде стояла цветочница, и муж иногда покупал чудные букетики фиалок с хрустальными капельками воды на густой зелени листьев.

– Революция требует жертв, – сквозь зубы сказал Урицкий, обращаясь к Кожухову. Выдержав паузу, он оглянулся на заднее сиденье: – Ольга Петровна, я слышал, вы живёте в своей старой квартире.

Она пожала плечами:

– Да. У меня дочь, няня.

Сквозь пенсне Урицкий с укором посмотрел на Кожухова:

– Что же ты, Савелий, кадры не бережёшь? В городе опасно, на улицах разгул бандитизма. Да и под нашу, революционную чистку попасть несложно. – Он отвратительно хихикнул и снова коротко взглянул в сторону женщины. – Ольга Петровна, перебирайтесь к нам, в «Асторию», где живёт всё руководство. Там на первом этаже пулемёты, охрана, и в ресторане умеют чай заваривать, Ильич пил да подхваливал. Он у нас знатный любитель хорошей заварки.

– Я слышала об этих пристрастиях товарища Ленина, – сказала Ольга Петровна исключительно из вежливости, потому что разговаривать с Урицким ей не хотелось, а он явно напрашивался на беседу.

– Кстати, к вопросу о чае, – вставил Кожухов, – я был удивлён, когда одним из первых распоряжений советской власти Владимир Ильич подписал декрет о конфискации всех запасов чая на территории России и создании Центрочая. Теперь понимаю, почему.

Урицкий неприятно и хрипло засмеялся:

– Вот-вот. Как говорят по-русски: выпей чайку – забудешь тоску.

Не доехав до Адмиралтейства, машина остановилась. Выходя, Урицкий галантно подал руку Ольге Петровне, и ей ничего не оставалось, как опереться. Его ладонь была холодная и влажная, как снулая рыба.

Прежде Ольге Петровне не доводилось посещать Чрезвычайку. Коротко, на ходу раздавая указания, Урицкий провёл их с Кожуховым в просторный актовый зал с белыми колоннами и золочёной мебелью, покрытой белой парчой. Зал наверняка помнил подошвы бальных туфелек и лакированных штиблет, удивляясь, зачем его заполнил топот сапог и откуда на паркете оказались окурки с крошками махорки и шелуха от семечек. В одном конце зала за длинным деревянным прилавком находился ряд наудачу расставленных канцелярских столов, заваленных грудами бумаг, между которыми сновало множество сотрудников, по большинству мужчин. От соседних комнат зала отделялась двумя арками. Внутренность комнат представляла собой нагромождение разнообразных вещей: чемоданы большие и малые, корзины, корзиночки, дубовые футляры для серебра, дорожные несессеры, дамские зонтики, шляпные коробки [14] .

«Добыча, полученная при обысках», – поняла Ольга Петровна, и ей тотчас стала понятна та брезгливость, с которой относился к Моне Савелий Кожухов. Перебежав с вещей, её взгляд остановился на субтильном молодом человеке с очень бледным лицом в чёрном френче. Рядом с ним стоял солдат с винтовкой, и было понятно, что молодой человек арестант. Один из сотрудников ЧК, страшно картавя, выкрикнул:

– Моисей Соломонович, куда этого?

Обыденным тоном, словно речь шла о совсем не значительной мелочи, Урицкий бросил:

– Расстрелять, как любого саботажника.

Ольга Петровна увидела, что мучнистое лицо обречённого стало красным, он нервно дёрнул шеей:

– За что?

– Расстрелять, – отчеканил Урицкий, и впервые за всё время работы на советскую власть Ольге Петровне стало по-настоящему страшно.

Несколькими часами спустя Урицкого убили, а на заводе Михельсона в Москве было совершено покушение на Ленина. Председателем ПетроЧК назначили Глеба Бокия, которого Ольга Петровна знала шапочно.

А ещё через день она сидела в зале Таврического дворца рядом с женой Бокия Софьей Доллер и слушала, как Зиновьев объявляет красный террор.

– На каждую смерть наших братьев мы ответим тысячами смертей! – с покрасневшим лицом кричал Зиновьев. – Товарищ Ленин ещё месяц назад, после убийства товарища Володарского [15] , призвал нас поддерживать энергию и массовидность террора против кулаков, попов и белогвардейцев! Революция в опасности, и мы обязаны защитить её от внешнего и, главное – внутреннего врага! – Зиновьев плашмя стукнул по трибуне ладонью. – Мы никогда не забудем погибших товарищей и не простим, что накануне в Москве предательница Каплан стреляла в самого товарища Ленина!

Мечась от страха, его глаза перебегали с одного лица на другое, пока не остановились на лозунге «Вся власть Советам». Глотнув воды из стакана, Зиновьев поднял руку с зажатой бумагой. – Тут у меня доклад о работе ПетроЧК, о проделанной работе, товарищи. В нём говорится, что только за предыдущую неделю было расстреляно пятьсот двадцать контрреволюционеров и арестовано сто двадцать заложников. Этого мало, товарищи! Карающий меч революции должен рубить врага день и ночь. В качестве срочной меры предлагаю проголосовать за резолюцию Совнаркома [16] о создании концентрационных лагерей и расстрелах чуждых элементов. И главное… – Зиновьев сделал долгую паузу, во время которой торжественно выпрямился. – Предлагаю переименовать Дворцовую площадь в Площадь Урицкого! [17]