Умывание взбодрило, сняло остатки сонливости.

«Напрасно не пошел Бубнов!» — подумал он, вытираясь.

— Доброе утро, Трофим Александрович! — послышался знакомый голос.

Корытов отнял от лица приятно колющееся полотенце: на протоптанной вдоль берега тропинке стояла Стрехова.

— Доброе утро, Галина Сергеевна! Купаться?

— С купанья… — Девушка подошла поближе. — Кстати, вчера в разговоре вы один раз назвали меня Галиной… Так уж, пожалуйста, и называйте! Лучше даже — просто Галей. Какая я еще Сергеевна?!

— Желание женщины — это… желание женщины… — не нашелся сказать что-нибудь позаковыристей Корытов. — Договорились, Галя! Я — сейчас, извините…

Он поспешно обулся («Носки так и не постирал!»), надел, повернувшись лицом к речке, рубаху, сунул за пазуху старенький, подаренный еще Натальей — специально для поездок в командировки — несессер, подхватил полотенце.

— А вы — закаленная! Я бы ни за что не решился искупаться в такой ледяной воде! У меня и ноги-то замерзли!

Они неторопливо пошли к лагерю.

— Трофим Александрович… Вы вчера невесть что, наверное, обо мне подумали… Конечно, я сама виновата…

— Да что вы, Галя! Ничего, по крайней мере дурного, я о вас не подумал. Мне пятый десяток идет, к такому возрасту грешно не научиться и слышать, когда требуется, не то, что тебе говорят, и понимать услышанное не так, как тебя стараются заставить. Лицо подлинное за ретушью видеть… Правильно, смею думать, я вас понял.

— Ну и слава богу! Я ведь правду сказала, что у нас с Михаилом Петровичем ничего… почти ничего в тот вечер не было. И в другие вечера ничего не было. Больше того, теперь я понимаю: ничего серьезного, настоящего и не получилось бы никогда. Просто натура у меня дурацкая… авантюрная. Поиграть люблю, подурачиться. Как про мужчин говорят — «поматросить и бросить». Потом стыдно бывает.

Они остановились невдалеке от первой палатки.

— Играла — никогда не думала, какие беды рядом могут таиться, как беспощадно порой распоряжается жизнь, как обжигает… Я за эти дни многое передумала, Трофим Александрович!

— Этого никто не минует… Кто раньше, кто позже — все обжигаются.

— А объяснение свое я уже отдала Глебу Федоровичу. Может быть, там не все, как следовало бы, но я старалась.

«Ну что она — совсем как школьница?!»

Из-за угла поблескивающего на солнце стеклами окон вагончика взметнулось облако пыли, за кустами промелькнул тряпичный тент «уазика», и машина, круто повернув, поползла по дороге на сопку.

«Даже не подождал — попрощаться…»

— Укатил наш председатель!

— Ну и ладно! — Галя махнула полотенцем. — Светил тут — второе солнышко…

Егорин возвратился в лагерь поздно вечером, хотя собирался, как сказал Валентин Валентинович Корытову, успеть до ужина.

— Человек предполагает… — развел он руками, входя в вагончик. — Поймала меня авиация в сети: ознакомьтесь, говорят, с материалами нашего расследования, товарищ член комиссии!

— Так-так… — Корытов, составлявший перечень приложений к акту их собственного расследования, отложил авторучку.

— В общем… — Егорин сел, положил на колени полевую сумку. — Самолет был технически исправен — и командир и пилот безоговорочно подтвердили показания своего механика. Безоговорочно. Следов алкоголя ни у кого в крови не найдено, в чем я ни минуты не сомневался и вам говорил. Вину за аварию командир полностью берет на себя.

— Как же он объясняет?..

— Никак, Трофим Александрович, не объясняет. Виноват, говорит, виноват. Прозевал, мол, забылся… Наказывайте по всей строгости…

— Черт те что! Откуда выехали — туда и приехали! Виноват экипаж, виноват командир! — Корытов заходил по кабинету.

— Состояние здоровья командира вызывает у врачей серьезные опасения. Его постоянно держат на транквилизаторах, за психику боятся… Забывается временами, с медсестрой будто со своей женой разговаривает…

В вагончике стал слышен ровный, привычный уже стук движка электростанции. Несколько раз подряд вздохнул Валентин Валентинович.

— Скажите, Глеб Федорович… — Корытов поправил занавеску на окне.

— Да?

— Могла Галя Стрехова в ночь накануне аварии не ночевать у себя в палатке?

— Нет, не могла.

— Почему вы так уверены?

— Мне бы сообщили… — Егорин замялся. — Мне бы сказала ее соседка… Людмила Ионовна…

Корытов заметил, что лицо Глеба Федоровича покраснело, и непроизвольно потряс головой.

— Вы чего? — удивился Валентин Валентинович, слушавший их, задумчиво подперев рукой голову.

— Комар в нос залетел… — соврал Корытов и, достав платок, высморкался. — Щекотно!

«Куда ни сунься — жизнь человеческая! Глеб Федорович — Людмила Ионовна… А впрочем, что тут особенного? Он — вдовец, она — и замужем не была, «старая дева» — как кое-кто в экспедиции ее называет…»