Шрифт:
— Вряд ли. Они вообще в дни полетов не пили. В нелетную погоду, при вынужденном безделье, случалось, выпивали, а чтобы в полосу ежедневных вылетов — не припомню такого.
— С механиком бы поговорить… — заметил Корытов.
— С ним сейчас не поговоришь — его вызвали в авиаотряд. Наверное, по поводу аварии. — Егорин снял фуражку: в машине становилось душновато.
— Показания механика будут отражены в акте аэрофлотовской комиссии. И данные об экспертизе на наличие алкоголя в крови членов экипажа к акту приложат… обязаны приложить.
— Не могли они выпить, Иван Сазонтович, не такой народ!
Автомобиль вдруг резко качнуло, отбросив Корытова к дверце и навалив на него Валентина Валентиновича, двигатель надрывно заревел…
— Вправо руля! Вправо руля, Сева! Куда ты?! Куда?! — Егорин прыгал на сиденье, не зная, чем помочь шоферу, крутившему баранку из стороны в сторону. Машина моталась, пробуксовывая и сползая к краю дороги. Наконец забуксовала окончательно и встала с заглохшим мотором, удерживаемая шофером на тормозах от дальнейшего сползания.
Корытов открыл дверцу: заднее колесо под ним по ось увязло на самом обрезе полотна дороги в промоине, оставшейся, видимо, с поры весеннего снеготаяния; ниже по склону сопки промоина расширялась в настоящий овраг, перегороженный упавшими друг другу навстречу деревьями.
— Вылезайте все на ту сторону! Толкнуть надо машину… — Корытов не узнал своего охрипшего голоса. — Сева, не отпускай тормоза!
Подойдя к обочине и глянув вниз, Прохоров хмыкнул, покачал головой, отступил подальше от края дороги и навалился плечом на задок машины.
— Ну, разом!
Сева запустил двигатель, все дружно налегли, и «уазик» довольно легко выскочил на твердое покрытие.
— Без приключений не обходится, — сделав глубокий вдох, пробурчал Прохоров и полез обратно в автомобиль. Остальные молчаливо последовали за ним, и машина тронулась дальше.
Первым прервал молчание Егорин:
— Да, Всеволод… Чуть-чуть не устроил ты нам веселую жизнь!
Сева неспокойно поглаживал набалдашник рычага переключения скоростей.
— И как ты умудрился прозевать эту яму?! Видел ведь, когда туда ехали, обогнул, помню, аккуратно!
— Задумался, Глеб Федорович…
— Что тебе в голову пришло — задуматься?! За рулем задумываться — вредно… а точнее — опасно!
— Обдумывал, что вы мне сказали насчет объяснительной записки по поводу аварии самолета.
— Думал про аварию и сам чуть аварию не сделал! Что там обдумывать?! Ты слышал мой рассказ? Слышал. Имеешь добавления?
— Да нет, вы все точно объяснили, нечего мне добавлять… А летчиков я в тот вечер в последний раз часов в шесть видел.
— Так и излагай!
— Понятно. Только ведь все написать надо…
— Напишешь — грамотный!
Разговора их никто не поддержал, и другого никто до конца пути не заводил…
11
По первым сумеркам, дав возможность членам комиссии после ужина отдохнуть, зашел Егорин.
— Вот, — положил он на стол заколотые большой скрепкой бумаги, — приложения к акту готовы: и выкопировка из карты района, и план места происшествия, и объяснительные записки — моя, шофера… Осталось — от Стреховой получить. — Он подвинул бумаги на середину стола. — Трофим Александрович, вы не раздумали побеседовать с нею?
— Нет, конечно. Готов — когда скажете.
— Она сейчас придет к столовой — там и сможете поговорить: комары сегодня как будто не донимают. Ветер переменился и посвежел к вечеру. А нет, так моя палатка в вашем распоряжении…
— Хорошо. — Корытов, видя, что председатель комиссии, листавший «Огонек», бумагами не заинтересовался, взял их и начал просматривать. — Валентин Валентинович, вы не хотите присутствовать при нашем со Стреховой разговоре?
— Не стоит, думаю. С глазу на глаз лучше обычно выходит.
— Ладно. — Корытов передал ему, не долистав, бумаги и встал. — Пойдемте, Глеб Федорович!
Отойдя от вагончика, Егорин придержал Корытова за локоть, замялся.
— Понимаете, какая катавасия… Стрехова…
— Извините. Как ее по отчеству?
— Сергеевна. Галина Сергеевна.
— Слушаю.
— Галина, говорю, отказывается писать объяснение…
— То есть как отказывается?
— Без всякой мотивировки. Не хочу, мол, ничего писать!
— Ладно. Идем, идем… — высвободил локоть Корытов.