Шрифт:
Однако время, проведённое с юной Земфирой в таборе, не прошло для Пушкина бесследно. Скоро он сел писать поэму «Цыганы», в которой живо отразились впечатления, оставшиеся у него от кочевой жизни:
Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами.
Между колёсами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле.
Всё живо посреди степей:
Заботы мирные семей,
Готовых с утром в путь недальний,
И песни жён, и крик детей,
И звон походной наковальни.
Но вот на табор кочевой
Нисходит сонное молчанье,
И слышно в тишине степной
Лишь лай собак да коней ржанье…
Да, в Кишинёве, несмотря на все свои амуры и чудачества, поэт не забывал о своём призвании. В 1821 году окончен «Кавказский пленник» и написана крамольная «Гаврилиада», а через год из-под его пера вышла поэма «Братья разбойники». В следующем году завершена работа над «Бахчисарайским фонтаном» и начат «Евгений Онегин». А ещё у Пушкина родился замысел «Адской поэмы» – о том, как во влюблённом бесе пробуждается чистая любовь. Поэт многим своим кишинёвским друзьям рассказывал этот сюжет, однако так и не решился доверить его бумаге.
Глава вторая. Одесса
В августе 1823 года благодаря хлопотам Александра Ивановича Тургенева Пушкин был переведён в Одессу под начало нового генерал-губернатора М. С. Воронцова.
Едва прибыв к новому месту назначения, поэт безумно влюбился. Причём в трёх женщин одновременно. И по меньшей мере две из них – пусть не сразу, а после основательной осады – ответили ему взаимностью… Что ж, таков был Пушкин.
Их имена: Амалия Ризнич, Каролина Собаньская и Елизавета Воронцова.
Амалия Ризнич, полунемка-полуитальянка, с некоторой примесью еврейской крови, была женой коммерсанта Ивана Ризнича, сделавшего себе состояние на торговле пшеницей. Пушкину удалось добиться кратковременной благосклонности Амалии, но… за ней увивались толпы поклонников, и поэт ужасно ревновал возлюбленную. Особенно выводил его из себя богатый польский помещик Исидор Собаньский, неотступно следовавший повсюду за красавицей… По счастью, ревность тоже служила Пушкину питательным бульоном для творчества – и рождались стихи, осенённые образом прекрасной Амалии:
Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать моё воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой!
Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Заводит ли красавица другая
Двусмысленный со мною разговор:
Спокойна ты; весёлый твой укор
Меня мертвит, любви не выражая.
Скажи ещё: соперник вечный мой,
Наедине застав меня с тобой,
Зачем тебя приветствует лукаво?…
Что ж он тебе? Скажи, какое право
Имеет он бледнеть и ревновать?…
В нескромный час меж вечера и света,
Без матери, одна, полуодета,
Зачем его должна ты принимать?…
Но я любим… Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
Роман Пушкина и Амалии Ризнич продлился недолго. В начале мая 1824 года доктора нашли у неё чахотку и заявили, что она должна срочно сменить климат. Амалия уехала на родину, в Италию. Следом за ней отправился помещик Собаньский – и сопровождал её до Вены, где, по слухам, они стали любовниками. Затем Собаньский бросил Ризнич, и далее за ней устремился очередной воздыхатель, сопутствовавший ей до Флоренции…
Позднее, узнав, что Амалия умерла, Пушкин посвятил ей стихотворение, в котором не скрывал разочарования в своей былой возлюбленной – равно как и удивлялся собственным чувствам, ибо хмель страсти выветрился из его крови, и на смену пламенному безумству пришло равнодушие:
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я: