— А в прошлый раз отказались, — упрекнула Надя.

Он заглянул ей в глаза и пошутил неловко:

— Буду нить у вас чал — доктору ничего не останется.

Надя не нашлась что ответить. Она хотела сказать «останется и доктору», но усмотрела в таком ответе тайный смысл и смутилась. Мичман понял ее смущение и поспешил деликатно удалиться.

Вечером они отправились в аул. Перешли реку вброд, и вот — кибитки. Айша, увидев Надю с мужчиной, спряталась в юрту. Встретил их старшина Меред. На Батракова посмотрел с опаской: тоже не понял, для чего приехали моряки в пустыню, да еще катер на себе притащили.

— Здравствуй, хозяин, чего дичишься? — сказал мичман, подав ему руку. — Как живешь-можешь?

Надя попыталась перевести слова мичмана, но ничего не получилось. И Меред, махнув рукой, заговорил по-русски, коверкая слова:

— Ак-паша завтра ходить сюда. Моя встречай боюсь. Помогай нам, урус?

Мичман посмеялся над столь своеобразным произношением, однако, включившись в беседу, без особого труда понял, что завтра в Яглы-Олум приедет с отрядом Скобелев, туркмены боятся его, и потому Меред просит помочь им организовать достойную встречу генералу.

— Да что тут страшного? — удивился Батраков. — Приготовьте хлеб-соль, как полагается. Ну, если боитесь одни на дорогу выйти, могу составить компанию. Но вообще-то надо не генерала встречать, а солдат русских. Они такие же, как и вы, крестьяне из сел.

Надя, видя, что мичман нашел общий язык с Мередом, начала осматривать детей. Ребятишки толпились вокруг нее, косясь на моряка. Грозный вид его вызывал у них страх, но Надю они все любили и называли «беленькой баджи». Стоило ей появиться в ауле, как детвора сбегалась к ней.

Айша тоже побаивалась моряка, но еще больше собственного мужа: разговаривала с Надей, выглядывая из кибитки. Мичман понял комичность положения, хлопнул старшину по плечу и направился к укреплению. Крикнул, отойдя:

— Ладно, Меред, завтра приду, как договорились!

О приближении скобелевского отряда дала знать плотная желтая завеса пыли, расплывшаяся по всему горизонту со стороны моря. И лишь спустя час показалось вдали войско, растянувшееся на две версты. Мичман надел белый китель, новую фуражку и отправился к аульчанам, которые уже стояли на берегу Атрека и тревожно вглядывались в даль.

— Ну что ж, ждать нечего, — сказал Батраков и первым вышел на дорогу.

Аксакалы, в числе которых был и Меред, последовали за моряком. Старшина держал на вытянутых руках лежащий на полотенце теплый, только что испеченный чурек и солдатскую солонку, доверху наполненную солью. Чабан по ту сторону реки тихонько погнал небольшую отару овец; голов на пятьдесят, в том же направлении, куда отправились аксакалы.

Скобелевский отряд подходил к Яглы-Олуму медленно. Два дня пути по пескам и такырам начисто утомили солдат. Впереди, сгибаясь под медными трубами, шла музыкантская команда, за ней — лучшая боевая рота, составленная из участников недавнего Освободительного похода на Балканы, затем полуроты различных полков — Кавказского военного округа, артиллеристы с пушками, кавалеристы конного дивизиона Дагестанского полка. И так, в таком порядке, еще сотни людей, лошадей и повозок. В конце колонны двигались фургоны Красного Креста. В одном из них ехала графиня Милютина, прибывшая из Петербурга перед самым выходом экспедиции. Сам Скобелев, на сером скакуне, появлялся то тут, то там. Неотступно за ним следовали генерал Петрусевич и начальник отряда полковник Эристов. На подходе к Яглы-Олуму Скобелев продвинулся в голову колонны. Князь Эристов, поднеся к глазам подзорную трубу, осмотрел военное поселение, аул у реки, сказал с любопытством:

— Посмотрите-ка, господин генерал-адъютант. Нас встречает целая делегация туркмен.

— А ну-ка дайте трубу, — сказал он, нахмурясь, И, подержав ее у глаз, усмехнулся: — Прямо скажем, лишние сантименты. Студитский только тем и занят, что склоняет туркмен к дружбе. Признаться, князь, я мало верю в порядочность тех, кто услужливо сгибает шеи. Я люблю твердых людей. Раз взялся воевать — то воюй, пока тебе не дадут по шее. Вот когда эта шея согнется от крепкой затрещины — она уже не выпрямится. Так и застынет в поклоне!

Эристов слушал командующего внимательно, даже улыбался, но не согласился с ним:

— Ваше превосходительство, да вы просто не знаете своей силы! Туркмены наслышаны о вашей строгой славе, вот и вышли встретить хлебом-солью.

— Ладно, дьявол с ними. Пусть встречают. Скажи, князь, музыкантам, чтобы при входе в аул сыграли марш.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Аульчане тем временем, охваченные тревогой встречи, стояли, сбившись в кучу, держась поближе к Батракову. Чем ближе подходили русские солдаты, тем больше нарастало волнение туркмен. И вот, когда осталось до первых идущих в строю музыкантов шагов пятьдесят, произошло невероятное. Музыканты вскинули трубы и заиграли марш. Это было так неожиданно для туркмен и так сокрушительно, что они бросились прочь с дороги в заросли камыша. Никогда прежде им не приходилось слышать такой «адской музыки». Казалось, она извергалась из земли, потрясала небесные своды, и один аллах знает, что должно было произойти после этого грома. Рев труб туркмены приняли за гром пушек, но пушек неизвестных и потому сокрушавших.

— Куда же вы! Стой, стой! — закричал во всю силу легких Батраков, оставшись в одиночестве.

Он все же успел схватить за рукав старшину Мереда, который держал хлеб с солью и дрожал от страха.

— Аллах всевышний, всемилостивый, спаси, заступись! — приговаривал дехканин.

— Да чего вы испугались?! — кричал и смеялся мичман. — Да это же музыка! Оркестр! Неужто никогда не слышали?!

Так и остались они на дороге вдвоем: туркмен-дехканин с хлебом-солью и русский моряк. Войско остановилось. Скобелев подъехал к ним первым: