Каясь Генриху, Буланов поневоле заставил и его поразмыслить над скверными загадками. Но недолго. Не заморачиваясь, Ягода распутывал клубок и гнал паршивца дальше, знал — остановись он, и окончания подлого поступка можно не услышать. А Буланов верещал о том, как подсовывал свои догадки в успокоение Аустрину, что, может быть, такая участь бумаг продиктована тем, что ведь они не имели подписи и адресата. "А сопровождавшие каждый отчёт записки?" — возражал на это тот. В общем, Аустрин решил "отчёты" не уничтожать, а держать их у себя в сейфе. Оба всё ещё надеялись, каялся Буланов, вернуть их на прежнее место в том же конверте. А там будь, что будет.

На этом Буланов надолго замолчал и побитой собакой поглядывал на Генриха. Тот оставался в размышлениях и ожидании продолжения. "Вытяни я сейчас сапоги и прикажи лизать, — кривился Генрих, — ведь бросится и загадит их своими слюнями… Но как поступить с негодяем? Наказывая его, не обойтись без Аустрина. А ведь Аустрин может стать значимой фигурой в его руках. Особый отдел, возглавляемый им, как раз занимается всей этой важной и ответственной секретной работой; Аустрин получает и поручает Буланову анализировать агентурные доносы, стекающие в контору со всей страны, и даже поступающие из-за границы от верных людей. Лишь побывав в руках Аустрина, они обобщаются Булановым и тогда готовятся докладные с выводами и предложениями Дзержинскому. К председателю Всероссийской комиссии, конечно, напрямую идут записки и поручения Ленина, других руководителей страны и партии, но то особый случай, а квинтэссенцию, сущность негативных событий, назревающих и происходящих, сведения о поведении отдельных политических и государственных особ, военачальников и прочих авторитетных лидеров, об их негласных и скрытных намерениях можно почерпнуть только из информации этого отдела. Владея такими бесценными сведениями, можно вершить судьбы многих неосторожных великих личностей и управлять ими…"

Вот что стало главным и что решило участь Аустрина и Буланова. Аустрина тревожить Генрих не думал. Пока в его планы это не входило. Достаточно верного пса Буланова. Он, как ни клянётся, как ему ни приказывай, обязательно тайком всё расскажет своему начальнику, а тот пусть дрожит и не спит ночами, гадая, трясясь в ожиданиях. Оба у него на поводке. И будут исполнять его волю и приказы. А вот какие, он знает один…

Теперь в ожидании пропавшего без его команды Буланова, Генрих строил догадки насчёт причин его исчезновения. С некоторых пор, не доложившись, тот не имел права покидать кабинета. Генрих отхлебнул горячего чая, поднял глаза на ожидавшего команды Саволайнена:

— Явился ночной бродяга?

— В приёмной дожидается.

— А Штоколов?

— Греться побежал. Холодновато на улицах.

— Где ж он его разыскал?

— Говорит в Доме Советов?

— В "Национале"! [49]

— Ну да.

— И с кем он там ночью валандался!

— И спросишь — не скажет. Только вам откроется. Он теперь важный гусь, как Аустрин уехал.

— Завидуешь пензенскому писарю?

— А чего мне завидовать? Мне при вас не хуже.

— Ладно. Приглашай.

— А чай?

— Подашь, когда я позвоню. — Допил остатки и протянул пустой стакан Ягода. — Заодно и мне ещё налей.

Буланов не вошёл, а проскользнул в дверь, плотно прикрывая её за собой. Он был не в форме, костюмчик серого цвета выглядел необычно, сидел мешковато на его худющем теле. Так же мышкой юркнул к стулу, но не присел, дожидался команды. После мытарств у Генриха на допросах он заметно изменился, налетавшей было после первых дней пребывания в ВЧК ранней спеси, отдающей провинциальным душком, как не бывало. Он ждал, поедая Ягоду зоркими глазками. Генрих лениво кивнул на стул:

— Не спится по ночам, когда начальство отсутствует?

— Я предупредил помощника, где меня искать, — устроился на краешке стула Буланов. — Аустрина, вам известно…

Генрих нахмурился, и Буланов смолк, недоговорив.

— Где ж гулялось?

— Один, Генрих Гершенович… Завален. Приходится встречи с нужными людьми переносить на позднее время.

— В "Националь"? Поближе к ресторанам?

— Там удобнее. Да я б и отложил, если б не нужда.

— Острая?

— Знакомая вам личность, Генрих Гершенович… — замялся Буланов. — Если б… я бы… Очень настаивал.

— Это кто ж такой? — Закинул ногу на ногу Генрих и, откинувшись на спинку кресла, полез за портсигаром.

— Да вы, должно быть, его и не помните.

— Тебе откуда знать?

— Он передал с моим человечком. Мне ж откуда самому.

— Ну-ну…

— Из Внешторга товарищ. — Белёсые глазки Буланова замаслились, заблестели. — Приятной наружности. А в "Национале" он сам назначил. Я только время подкорректировал.

Последнее слово прозвучало как-то странно в его произношении, вроде с особым смыслом. Раньше таких слов в его лексиконе вообще не водилось. "Набирается, мерзавец, на новом поприще, — усмехнулся Генрих, — накапливает оперативный опыт агентурной работы. Погоди, сукин сын, я тебя приучу и наган в руках держать, ты у меня постреляешь не по воронам, придёт твой час".

— Ты что ж всю ночь с ним беседы вёл?

— Пришлось проверить. Смутило меня, что не один он был. С ним ещё тип держался. Серенький, невзрачный. Но он отлепился, лишь я подошёл. А этот, ваш, уж больно на нэпмана смахивал, чистый совбур [50] .

— И чем же этот буржуй тебя озадачил? Или просветил?

— Он со мной откровенничать-то особо не пожелал. Настаивал помочь ему к вам попасть. О личном, так сказать, тет-а-тет. Ну а когда разговорились, выяснилось, что беспокойство его вызвано визитом в их владения подозрительного гражданина, разыскивающего одну дамочку. Дамочка та к Внешторгу никакого отношения вроде не имеет. Так, по случаю… — замялся Буланов, подыскивая подходящее слово, — по надобности приглашалась влиятельными лицами для компании. Но не проститутка! Нет! — сорвалось всё же с его языка, и он замахал руками. — Приличная особа.