Шрифт:
Хардер послушно кивнул и задал опять не тот вопрос, которого ожидал от него Пличко.
— Скажите, Арчил Адамович, там много жертв?
«Временный» майор только тяжело вздохнул и отвел в сторону глаза. Вопрос пришелся ему явно ниже пояса.
Потом разговор как-то сам собой перешел в интервью.
— Вы уж извините меня за любопытство, но мне интересно… Вы давно закончили вашу школу?
— В прошлом году. Кстати, она называется не школой, а Академией.
— А вам уже приходилось сталкиваться с этими… суперобами?
— Нет… Арчил Адамович… это мое первое боевое задание.
— Хоть какое-то оружие у вас есть?
— Конечно, есть, только почему «какое-то»? У меня есть именно то, что понадобится для выполнения задания.
— Хм, а откуда вы знаете, чту вам понадобится?
— Да я и не знаю… Просто приказом, который предписывал мне отправиться в Клевезаль, было определено, какое оружие я должен был взять с собой.
— И что же это за чудесное оружие, позвольте спросить? Наверняка какая-нибудь секретная разработка?
— Ничего особенного, уверяю вас, госп… Арчил… Адамович.
Майор кашлянул и сделал многозначительную паузу.
— А вот скажите-ка, Лигум… понимаете, как бы это вам объяснить?.. Вот черт!..
Короче говоря, дело в том, что я много слышал о вас, хардерах. Говорили самые разные вещи, в том числе и, пардон, несусветные глупости и гадости… Но лично меня всегда интересовало одно…
— Да говорите же, не стесняйтесь, Арчил Адамович, — радушным тоном произнес юноша, пристально рассматривая свои ладони. — Что вас интересует, может быть, я смогу вам ответить?
Пличко выдохнул воздух, словно собирался принять лечебно-ионный душ.
— Вам когда-нибудь бывает страшно? — трагическим шепотом прошипел он.
2
От воды остро тянуло тиной и свежей рыбой. Опираясь на деревянные, как будто стилизованные под дремучую старину перила парома, Лигум созерцал гладь озера, которую уже рассекла надвое багряная, будто окровавленное лезвие, полоска заката.
Над озером было очень тихо, лишь изредка раздавалось неспешное булькание воды у самого борта паромчика, да надрывно скрипели шкивы, которые скользили по толстому канату.
… Ну ладно, допустим, понятно, почему здесь всё еще пользуются столь допотопным водным транспортом: нет смысла пускать ради нескольких человек в день на расстояние в две с небольшим мили суперсовременный катер с кибернетическим управлением и каютами, обставленными, как номер «люкс» в каком-нибудь пятизвездочном столичном «Обитаемом острове». Но почему все-таки паром канатного типа на ручной тяге — ума не приложу! Дань историческим традициям? Но, насколько мне известна история, уже столетие назад были паромы с элекродвигателями…
Лигум поглядел на паромщика Язепа, сидевшего в своей рулевой кабинке и с непонятным ожесточением вращавшего ручку привода, но тут же отказался от намерения расспросить его по этому поводу. Язеп с самого начала зарекомендовал себя, как человек угрюмый и неразговорчивый. Тем более — с хардером. Будто все хардеры еще в детстве надоели ему до смерти. Всю дорогу паромщик свободной рукой то и дело что-то озабоченно подбивал молоточком или завязывал сложные, таинственные узлы на концах каната. Солнце ярко отражалось в его темных очках, и вообще вид у него был такой, будто он пересекает, по меньшей мере, Атлантический океан, а не полудомашнее озерцо в Европе. На все предложения помочь со стороны Лигума, который представлял собой единственного пассажира, Язеп отвечал красноречивым молчанием, из которого следовало, что паромщик, будучи человеком, уважающим себя, никогда не опустится до общения с хардером…
Впрочем, Лигум претензий к местному коллеге Харона не имел. За тот год с небольшим, что прошел после выпуска из Академии, юноша уже успел привыкнуть к настороженному презрению к себе со стороны самых разных людей. Поначалу он еще пытался вникнуть, в чем собака зарыта, но потом, как и его старшие товарищи, махнул на всё рукой… И действительно, какое значение имеет то, что одни боятся тебя до икоты, потому что наслушались страшненьких сплетен о том, что хардеры — это живые машины смерти; что другие ненавидят тебя, потому что завидуют твоим высоким моральным качествам — «суперчеловечности», а также тем твоим способностям, из-за которых ты вынужден нести это проклятое бремя суперчеловечности; что третьи, морщась, старательно не замечают тебя, потому что уверены: твое существование на одной земле рядом с ними — какое-то недоразумение, временное явление, которое приходится терпеть и сносить ради общественного блага… А ведь были и есть еще и четвертые, и пятые, и многие другие, для которых ты — словно прыщ, выскочивший в самом интимном месте. Они не любят марать свои благородные рученьки о дерьмо, грязь и кровь, а специально держат для этого таких, как ты…
Весь фокус заключается, однако, в том, что ты не можешь, не имеешь права возмущаться и злиться на людей, ведь ты отлично усвоил поучения своих наставников, что, в конечном счете, не люди существуют для тебя, а наоборот, ты — для всех них… И поэтому ты можешь отплатить тем, для кого ты не являешься человеком, лишь упорным «незамечанием» их свинского отношения к себе, и ты успешно делаешь это уже второй год…
Берег с дощатым причалом надвинулся на паром так внезапно, словно хотел, чтобы крошечное суденышко как можно больнее ударилось о него своим квадратным бревенчатым носом.