Соня перестала кружиться: а любой ли? Да и не интересует ее никто, кроме одного. А он жестоко отвергает все ее намеки о дружбе, он одинок сейчас, осужден даже ею — не сердцем, которое не может судить любимого, а умом, рассудком, волей, холодным чувством необходимости. А впрочем… Соня уверена, что все будет хорошо. Нельзя мириться с неудачами, если жизнь так прекрасна и так много замечательных дней обещает в будущем, нельзя свыкаться с мыслью, что любимый человек не ответит тебе!..

Нельзя, нельзя, нельзя! Верить и ждать! Ждать и стараться! Да, да, стараться!

Кто привык за победу бороться,

С нами вместе пускай запоет,

Кто весел, тот смеется,

Кто хочет, тот добьется,

Кто ищет, тот всегда найдет![17]

Вполголоса напевая, Соня подняла шторы и распахнула настежь окно. В комнату потянулись зеленые ветки тополя, сквозь них проглянуло небо, — такое же синее и ясное, как Сонины глаза.

Выйдя на балкон, она потянулась и сказала вслух:

— Нельзя покоряться! Нельзя, нельзя, нельзя!

— О чем это она? — прошептала Людмила, наблюдая за Соней из-за кустов смородины.

— Она у нас вообще непокорная. Тихая, а непокорная. — Женя прыснула в кулачок, и ямочки на щеках у нее стали такие лукавые, что Людмила даже позавидовала. — А одному покорилась… хоть он и не замечает этого. У меня бы не заметил!

— Наплачешься ты со своей мордочкой, Женька! — серьезным голосом предсказала ей Людмила.

Женя скорчила страдальческую гримаску и, чтобы не расхохотаться, прижала ко рту ладонь.

Не замечая подруг, Соня делала на балконе гимнастические упражнения.

— Какая она стройная и гибкая! — прошептала Людмила.

— Завидуешь?

— Нет, любуюсь. Тихоня, тихоня, а…

— Тихоня — в личных делах. Зато если дело коснется общественного! Саша Никитин про нее говорит: пламенный агитатор. В ее фамилии целая династия революционеров: ее дед умер на царской каторге в Даурии, мать погибла при ликвидации какой-то банды на Украине. Ну, а Максим Степанович, Сонин отец, в Конной армии Буденного под Касторной Деникина бил. А главное, — оживилась Женя, — ты не знаешь, ведь она, Соня, потомок Кармелюка, того, украинского, помнишь? Правнучка, что ли…

— Тс-с! — остановила ее Людмила. — Вот мы и попалась…

Девушки присели на корточки, однако было уже поздно: Соня, привлеченная шорохом в кустах, насторожилась и, подойдя к краю балкона, строго спросила:

— Это кто там разговаривает? Кто там за смородиной? Девчонки, вылезайте, живо! Ну!

Женя с невинным выражением лица вышла из-за кустов.

— Женька! Да на кого ты похожа!

Женя оглядела свой мокрый сарафан, босые ноги с прилипшей к ним травой и лепестками цветов.

— А что? Ничего особенного. Сарафан как сарафан… Ноги как ноги… — Женя оглянулась. — Людмила, выходи же!

— Ах, там еще одна заговорщица! Я так и знала. Здравствуй, Людочка!

— На приступ! — крикнула Женя.

Она перепрыгнула через клумбу и полезла по столбу наверх. Соня подхватила ее за руки и помогла перелезть через перила балкона.

— Давай, Люся! Ах, да ты не способна на такую глупость! Брось-ка мои босоножки да иди к двери, я тебя встречу.

Квартира Сони Компаниец была местом дружеских встреч и сборов учащихся Ленинской школы. Людмила же у Сони была впервые. Поэтому Женя немедленно потащила подругу осматривать, как она выразилась, «семейные достопримечательности» девятого «А».

Пока Соня одевалась в своей спаленке, Женя ввела подругу в уютную комнату, обставленную старинной массивной мебелью. На круглом столике, покрытом бордовой вязаной скатертью, лежал толстый альбом в алом сафьяновом переплете. Рядом с альбомом Людмила увидела раскрытую книгу.

«Как закалялась сталь», — тотчас же определила она, пробежав глазами три-четыре строчки.

Женя с размаху уселась в одно из кресел.

— Удобно, верно?

Развалившись, она с преувеличенно серьезным видом изрекла:

— За этим круглым столом обсуждались важнейшие проблемы. Здесь же ребята после испытаний имели нахальство в присутствии нас пить водку.

Людмила продолжала осматривать комнату. Она улыбнулась, прочитав в простенке над столом гостеприимный лозунг: «Чувствуй себя, как дома», и подошла к этажерке с книгами.

— Роскошно живет Соня! — восхищенно сказала она, рассматривая корешки книг. — Какое богатство! Да книги-то какие серьезные, разнообразные — Лермонтов, Анатоль Франс, Шиллер, Горький, Ромен Роллан, Блок… и даже Есенин — смотри ты!