— Ребята! — повторил Саша, не повышая голоса. — Пришло трудное, тяжелое время… Может быть, сегодня мы в последний раз собираемся вместе. Давайте же поклянемся в великой верности Родине. Давайте дадим друг другу клятву помнить нашу школьную дружбу до конца и, что бы нас ни ждало в будущем, с честью нести доброе имя комсомольца! Поклянемся же!

— Поклянемся! — первым отозвался Аркадий Юков и порывисто протянул Саше руку.

— Навеки! — вслед за ним воскликнул Борис Щукин.

Десяток рук слились в едином пожатии. И в этом дружном сплетении ладонь Костика Павловского соединилась с рукой Семена Золотарева.

Глава вторая

ПЕСНЯ О ГЕРОЯХ

Друзья из Ленинской школы давали клятву.

Это была вторая клятва. Именно тогда Костик Павловский, бледный и растроганный, выкрикнул дрожащим голосом:

— Ребята! Ребята!.. Всегда… Навеки с вами!

Он поднял руку — в знак особой торжественности минуты. Он навсегда соединял себя с бывшими одноклассниками. Это, конечно, была важная минута. И великая клятва. На глазах Костика блеснули слезы.

Аркадия Юкова так и подмывало предложить Костику носовой платок. Жаль, что платка и на этот раз не оказалось у него в кармане!

— Чудо! — сказал Вадим Сторман, — Костик Павловский пустил слезу. Ваня, учти, это факт необыкновенный, а значит, — к добру! Отлично воевать будешь!

— Спасибо, — улыбнулся Лаврентьев.

— Я очень взволнован, ребята, — прошептал Костик.

— Стойте! — воскликнул Аркадий, недовольный тем, что центром всеобщего внимания явно не по праву стал Костик. — Теперь ты, Ваня, должен дать клятву!

— Какую же?

— Ты должен поклясться, что в первом же бою убьешь двух фашистов.

— Почему именно двух? Почему же не трех, не четырех? — удивился Ваня.

— Хоть десять, хоть десять! — закричал Аркадий. — Но двух — обязательно: за себя и за меня. Ну, клялись — И он требовательно схватил Ваню за руку.

— Даю слово, Аркадий!

— Молодец! Этот должок за мной не останется. Я ведь не из тех, кто слезами умывается.

— Мы тоже плакать не собираемся, — заметил Саша Никитин.

— Вань, пора, — несмело проговорила Наташа Завязальская.

— Ну что ты, пять-десять минут в моем распоряжении, — взглянув на часы, ответил Лаврентьев.

Наташа вздохнула. Ах, Ваня, Ваня, ах вы, мальчишки! Ничего-то, ничего вы не понимаете!..

Женька Румянцева, та поняла сразу. Она оттащила Соню в угол и грозно зашептала ей на ухо:

— Их немедленно, немедленно надо оставить вдвоем! Ты догадалась? Пусть они хоть поцелуются на прощание. Тебе ясно?

— Но как?.. — Соня растерянно пожала плечами.

— Придумаем. Ну, думай!

Женька была хитра на выдумки, но на этот раз затея ее провалилась. Оставить Ваню и Наташу вдвоем не удалось, потому что Аркадий неожиданно предложил:

— Запоем, ребята, на прощание песню! Какую-нибудь такую… зажигательную!

— Потом, потом! — закричала Женька, делая Аркадию какие-то непонятные знаки.

— Нет уж, потом будет поздно, — скупо улыбнулся Ваня. — Давайте сейчас, ребята. Лева, запевай! — Лаврентьев, как дирижер, поднял руки.

— «Дан приказ ему на запад»!..

— Нет, «Каховка, Каховка»!..

— «Смело, товарищи, в ногу»!..

— «Крепка броня и танки наши быстры»!.. — раздались голоса.

Гречинский, загадочно улыбаясь, молчал.

— Запевай же! — нетерпеливо крикнул ему Аркадий.

— Солист требует аплодисментов, — смиренно заметил Сторман. — Похлопаем, а? — Вадим занес над головой Гречинского кулак.

Гречинский небрежно отстранил Вадима и, взмахнув рукой, запел глуховатым баском:

Легко на сердце от песни веселой,

Она скучать не дает никогда…[62]

Все недоуменно переглянулись: так неожиданна была эта мирная, энергичная и веселая песня, песня всенародных праздников и весенних карнавалов. И только один Ваня Лаврентьев не удивился и не нахмурился. Он заговорщически подмигнул Гречинскому и подхватил песню звучным высоким голосом:

И любят песню деревни и села,

И любят песню большие города!

И тогда уже все, воодушевленные двумя веселыми певцами, заулыбались и грянули: