В соответствии с приказом, высший офицерский состав получал титулы князей первой и второй степени, соответствующие знаки отличия, земельные наделы и особые права. Генерал Резухин был удостоен титула цин-вана – сиятельного князя первой степени с присвоением звания «Одобренный батор, командующий», Жамболон теперь уже официально становился цин-ваном и удостаивался звания «Истинно усердный», самому барону Унгерну, кроме цин-вана, был пожалован наивысший титул хана, который раньше могли носить лишь Чингисиды, а вместе с этим и звание «Возродивший государство великий батор, командующий». Офицеры, особо отличившиеся в боях, также награждались княжескими титулами и земельными наделами. Тубанов и Хоботов были возведены в сан князей пятого класса и назывались теперь улсын-туше-гунами, большинство других офицеров получили звание туслагчи-гунов, что соответствовало младшему, шестому княжескому классу. Некоторым посчастливилось сделаться личными князьями, остальные же офицеры причислялись к тем или иным чинам первых восьми монгольских классов, что было чуть менее почетно. В соответствии с устным распоряжением Дедушки, я отразил в приказе тот факт, что после коронации всем без исключения чинам дивизии будут предоставлены в безвременное пользование земельные наделы по сорока десятин на каждого. Эти наделы не могут облагаться пошлинами и данью, их хозяева теперь имеют полное право заниматься на подаренной территории любым ремеслом на свой вкус. Для организации поселений под участки выделялась пятидесятиверстная полоса, идущая вдоль русской границы.

Перед самым рассветом город гудел, как растревоженный улей. Всюду горели костры, перед ними грелись бойцы, наряженные в парадные тарлыки темно-синего цвета. Офицеры объезжали заставы верхом, отдавали распоряжения, выслушивали доклады и неслись дальше. По главному тракту строем по трое проехала Татарская сотня, в сторону Маймачена на волах тянули несколько артиллерийских орудий. По всей Урге были слышны команды, выкрики, хохот, матерщина и ржание лошадей.

На площади Поклонений активно шла подготовка к параду, который намечено было начать в семь часов утра. Сюда уже стекались зрители, крыши ближайших домов и даже заборы были плотно облеплены зеваками, – скорее всего, места занимали еще со вчерашнего вечера. Вдоль всего пути, идущего от Зеленого дворца на берегу реки Тола до самой площади Поклонений, выстроилась вереница монгольских князей и пеших бойцов Азиатской конной.

Мне указали место, где я должен был стоять во время движения процессии к храму Майдари, – в почетном первом ряду, откуда можно беспрепятственно наблюдать за всем происходящим во время парада и последующей коронации. Удобная позиция, нечего и говорить.

– Доброе утро, Ивановский! Хорошее место я для вас подобрал? – Рядом со мной стоял Вольфович.

Его тарлык был серебристого серого цвета, эффектно опушенный соболем, на голове надета теплая соболья шапка, на рукаве красовалась желтая повязка с вышитым серебром священным знаком «сувастик». Вольфович протянул мне такую же повязку и помог завязать ее на рукаве.

– У вас необычный цвет тарлыка, я еще не видел такого в дивизии, – сказал я.

Вольфович в своем наряде выглядел как богатый купец, погон и кокарды на его униформе не было, кроме того, вопреки приказу барона он не был вооружен.

– День будет ясный, – улыбнулся Вольфович, и все мои вопросы отпали сами собой.

К назначенному сроку парад не начался, церемония по каким-то причинам задерживалась на два-три часа, и бойцам было позволено греться у костров, а для офицеров принесли вместительные двухведерные самовары с чаем. Солнце уже встало, и выпавший за ночь снег искрился в морозном пространстве; редкие снежинки, увлекаемые ветром, мелькали в воздухе. Вокруг площади уже собрались многочисленные толпы зевак. Около девяти часов раздались далекие залпы орудий, я насчитал шесть раз, потом донесся гул далеких труб, и офицеры дали команду бойцам к построению. Самовары унесли прочь, шеренги застыли в ожидании процессии.

Первой на площадь вошла колонна из трубачей. Инструменты их были разнообразны. Впереди шли ламы, которые изо всех сил дули в огромные раковины, следом другие ламы несли на плечах длинные трубы, издававшие знакомый гул. С этим гулом Урга отходила ко сну и встречала рассвет, этот звук был похож на рев слоновьего стада.

– Злых духов разгоняют перед богдо-гэгэном, – пояснил Вольфович и, кивнув в сторону колонны, добавил: – Эти длинные трубы называются башкурами.

Вслед за трубачами шла плотная колонна лам в одеяниях разных цветов, монахов было огромное количество. Замыкала шествие повозка с десятком впряженных в нее белых кобылиц. На повозке возвышалось сооружение из выкрашенных в разные цвета бревен с закрепленной на них высокой мачтой. Венчало мачту парчовое голубое знамя с вытканным золотом сияющим знаком, состоящим из нескольких элементов.

– Знамя со священным знаком «соёмбо», – комментировал Вольфович, кивая в сторону повозки. – Индусы называют его «сваямбу», и то и другое значит «нерукотворный» или «саморожденный». С семнадцатого века это герб монгольского государства. Строго говоря, не весь символ, а верхняя его часть… она наиболее древняя. Видите, в самом верху изображено пламя? Оно означает рассвет и возрождение, а три языка пламени – это прошлое, настоящее и грядущее. Под символом огня – знаки солнца и молодого месяца, тотемы народностей Халхи. В комплексе эти три знака являются пожеланием вечного процветания монгольскому народу. Раньше на всех надгробиях павших воинов высекали эти три символа, и на древке боевых знамен его тоже закрепляли. Треугольники с опущенными вниз углами на гербе «соёмбо» – это наконечники копий и стрел. Означают смерть врагам Халхи. Прямоугольники – прямой путь, честность и справедливость.

– Знак «инь-ян» – это гармония? – решил и я поучаствовать в трактовке символов.

– Ошибаетесь, Ивановский, это не «инь-ян». Это знак рыб, не смыкающих глаз. У монголов – символ бдительности. Ну и боковые прямоугольники – это крепостные стены. Есть у халхасцев такая поговорка: «Двое друзей крепче каменных стен». В сакральном знаке «соёмбо» эти прямоугольники обозначают дружбу и единодушие.

Повозка с флагом проехала мимо нас, и я увидел позолоченную колесницу. В ней важно восседал богдо-гэгэн, облаченный в богатые одежды, на лице его были большие черные очки, что напомнило мне о том, что он слеп. По бокам колесницы и перед ней гарцевали князья в праздничных одеждах, составляя царский кортеж. А сразу за колесницей в гордом одиночестве скакал Дедушка. Он, восседая на своей Машке, ровно держал спину, отчего казался величественнее самого хутухты.

– А что это нашего барона позади кортежа пустили? – обратился я к всезнающему Вольфовичу.

– По монгольским обычаям самым почетным в процессии является место сразу за хутухтой. Так что не волнуйтесь, Дедушку нашего почитают и воздают ему по заслугам.

Колесница богдо-гэгэна приближалась, монгольские князья перед ней становились на одно колено и опускали глаза к земле, а бойцы Азиатской конной почтенно склоняли голову.

– Нельзя смотреть в глаза богдо-гэгэна и прикасаться к нему, – объяснил Вольфович и, слегка подтолкнув меня в бок, указал взглядом в сторону Унгерна. – Вон и Резухин едет со своей гвардией. Он, конечно, не так эффектен, как барон, но в княжеском одеянии тоже весьма колоритен.