Не прошло и нескольких секунд, как мама сказала без обиняков, кого именно она ненавидит.

– Я ненавижу Уилбура Рокфеллера Свейна и Элизу Меллон Свейн, – сказала она.

В тот вечер мама временно помешалась.

Я потом узнал ее гораздо лучше. И хотя я так и не научился любить ее, как вообще не научился любить, я всегда восхищался ее непоколебимой порядочностью по отношению ко всем и вся. Нет, обижать людей она не умела. Когда она говорила с кем-то, при всех или наедине, ничья честь ни разу не пострадала.

Так что на самом деле это не она, не наша мать, сказала в тот вечер, накануне нашего пятнадцатого дня рождения:

– Ну как мне любить графа Дракулу и его краснощекую невесту? – Это она имела в виду меня и Элизу. Не она, не наша мать вслух спросила нашего отца:

– Как я могла родить на свет пару слюнявых тотемных столбов?

И прочее в том же духе.

А отец? Он обнял ее и прижал к себе. Он плакал от любви и жалости.

– Калеб, о, Калеб, – сказала она, лежа у него на груди. – Это не я.

– Конечно, не ты, – сказал он.

– Прости меня, – сказала она.

– О чем ты говоришь, – сказал он.

– Простит ли меня Бог хоть когда-нибудь? – сказала она.

– Уже простил, – сказал он.

– Как будто в меня вселился дьявол, – сказала она.

– Так оно и было, Тиш, – сказал он.

Ее помешательство мало-помалу проходило.

– О, Калеб … – сказала ока.

Если вам показалось, что я бью на жалость, то скажу вам сразу: мы с Элизой в те дни были не более эмоционально ранимы, чем Великий Каменный Лик в Нью-Хэмпшире.

Отцовская и материнская любовь была нам нужна не больше, чем рыбе зонтик, как говорится.

Поэтому, услышав недобрые слова матери, даже поняв, что она желает нам смерти, мы отреагировали на чисто интеллектуальном уровне. Мы любили мудреные задачки. Может, мы найдем и решение маминой проблемы – конечно, не доводя дело до самоубийства.

Она постепенно взяла себя в руки. Она укрепила свой дух в предвидении сотни дней рождения своих детей, если Господь решит подвергнуть ее такому испытанию. Но перед тем, как ей это удалось, она сказала:

– Я бы отдала все на свете, Калеб, за малейший признак разумности, за то, чтобы хоть искорка человеческого мелькнула в глазах одного из близнецов.

Для нас это была пара пустяков.

Хэй-хо.

Мы вернулись в Элизину комнату, и мы написали большое послание на простыне. Подождав, пока наши родители крепко заснут, мы прокрались в их спальню через фальшивую заднюю стенку шкафа. Мы повесили свое послание на стенку, чтобы оно сразу попалось им на глаза, как только они проснутся.

Вот что там было написано:

ДОРОГИЕ МАТЕР И ПАТЕР. КРАСИВЫМИ МЫ СТАТЬ НЕ МОЖЕМ, НО МЫ МОЖЕМ БЫТЬ УМНЫМИ ИЛИ ГЛУПЫМИ – В ЗАВИСИМОСТИ ОТ ТОГО, КАКИМИ НАС ХОЧЕТ ВИДЕТЬ МИР.

ВАШИ ПРЕДАННЫЕ И ГОТОВЫЕ К УСЛУГАМ

ЭЛИЗА МЕЛЛОН СВЕЙН

УИЛБУР РОКФЕЛЛЕР СВЕЙН

Хэй-хо.

Вот так мы с Элизой разрушили наш рай – нашу Вселенную на двоих.

На следующее утро мы проснулись раньше родителей, задолго до того, как слуги должны были прийти нас одевать. Мы все еще думали, что живем в раю, пока одевались (самостоятельно).

Помнится, я выбрал тройку спокойного синего цвета в мелкую полосочку. Элиза решила надеть пуховый свитер, твидовую юбку и жемчуга.

Мы договорились, что первой в беседу вступит Элиза – у нее был звучный альт. Моему голосу не хватало значительности, чтобы достаточно спокойно и убедительно объявить, что мир только что перевернулся вверх тормашками.

Вспомните, пожалуйста, что до этих пор единственное, что кто-либо от нас слышал, было: «Агу», «Угу» и прочее в таком роде.

Овету Купер, нашу квалифицированную няню, мы встретили в зале с колоннами и стенами зеленого мрамора. Она поразилась, увидев нас одетыми.