И наконец, врал ей тот, кому она бесконечно верила. Тот, кто стал ей старшим товарищем, братом, опекал ее всячески, жалел. Это было больнее всего. Она до конца не могла поверить. Сомневалась, спорила с Васюковым. Но он привел ей доводы, против которых у нее не нашлось возражений.

– Я пошла, – решительно распахнула пассажирскую дверь Даша.

Вышла на улицу, поправила черные брючки, одернула черную футболку. Почему-то ей сегодня захотелось быть в черном. Хотя она терпеть не могла одежды такого цвета. Считала их траурными. И всегда утверждала, что носить их человек может только по принуждению и по случаю.

Сегодня был как раз тот самый случай.

– Я пошла, – повторила она, легонько тронула крохотный микрофон, закрепленный за лямку лифчика. – Как слышно меня?

– Отлично, – поморщился Васюков, едва не подпрыгнув. – Можно тише, Панина? Оглушила!

– Ну… – вздернула она подбородок и сделала пару шагов от машины.

– Ты пошла, мы поняли, – с раздражением перебил ее Васюков. – Иди уже!..

Даша медленно шла по вытоптанной тропе, которая, огибая три крайних дома, вела прямо на проезжую дорогу, петляющую по поселку. Тротуара не было. Вдоль заборов никто не ходил. Все шли по проезжей части. И она по ней пошла.

Солнце жгло макушку с такой силой, что в глазах темнело. И дорога странно ныряла, казалось, что уходит из-под ног. Не свалиться бы в траву на обочине! И не сорвать операцию! Тогда она всех подведет: и Васюкова, и себя, и Палыча, которого следовало остановить как можно скорее. Пока он не натворил бед еще больше.

Его калитка была распахнута настежь. И это ее мгновенно насторожило. Он не позволял себе такого разгильдяйства.

– И куры чужие на территорию могут зайти, и козы. Уж не говорю о собаках! – ворчал он, рассказывая о своих бытовых привычках. – Всегда запираю…

Сейчас нет. Почему? Увидел ее и ждет? Или не видел, но все равно ждет? А вдруг он сбежал? Сказался больным, не явившись сегодня на службу, а сам сбежал. Сборы бы вышли недолгими. Палыч привык обходиться малым. Смена белья, бритва, деньги.

Деньги…

Интересно, сколько их у него припрятано на черный день? Он же на него копил – на этот самый проклятый день. На что еще? Ему же ничего никогда особенного не было нужно. В отпуск никуда не ездил. Предпочитал обходиться рыбалкой и походом в лес. Утверждал, что ему так отдыхать очень нравится. Что нет ничего лучше летнего солнца, щебета птиц и ныряющего в волны поплавка. Врал? И тут врал?

Она дошла, встала у распахнутой калитки, осмотрелась. Палыч сидел на пеньке под любимой вишней, едва не погубленной грозой, но выжившей, с ножом в руке. Перед ним на низкой скамейке стоял небольшой эмалированный тазик. В нем плескалась рыба. Даже не плескалась, а кишела, так ее было много.

– У тебя удачный день сегодня, Палыч! – крикнула Даша от калитки, не решаясь войти.

Голос ее противно и неестественно звенел. Она это почувствовала, он тоже. Поднял голову, прищурившись, осмотрел ее всю: с головы до ног. Особо удивился черным одеждам, она поняла, но ничего не сказал.

Осторожно шагая, потому что земля по-прежнему ныряла у нее под ногами, как канатный мост, Даша пошла к горбатой вишне. Встала чуть поодаль, привалилась плечом к другому дереву. Уставилась на Палыча с обидой.

– Зачем, Палыч? – не выдержала она его молчания. – Зачем тебе понадобилось это все?! Тебе же ничего, кроме рыбалки и грибов, не нужно! Тебе же пофиг на богатство всякое, тебе же…

Она запнулась, слезы подступили так близко, что скажи она еще хоть слово, непременно заревела бы. А это услышал бы не только Палыч. Это услышали бы и Васюков, и старший группы захвата. Хлюпанье ее носа она не станет транслировать в эфир.

– Палыч, ну почему?! – свистящим шепотом повторила вопрос Даша, оттолкнулась от дерева и подошла ближе, присела перед ним на корточках. – Ты же славный мужик. Я же тебя всегда в пример ставила своим мужьям. А ты…

– А я вот оказался не таким, каким ты меня придумала, Панина, – перебил он ее, посмотрев пустыми холодными глазами. – Ты вот спрашиваешь: почему? Не из-за денег, точно.

– Тогда что?

Ноги ослабли, и Даша опустилась коленями на траву. Прямо в чешую, обильно рассеянную Палычем во все стороны.

– Я не могу ответить тебе на этот вопрос, Дарья Дмитриевна. Потому что ответа у меня нет. Может, от скуки? От одиночества? От презрения к этим идиотам, которые решили, что могут творить что угодно. Не помню, кто сказал: преступность победить невозможно, ее можно только возглавить. Что я и сделал.

Он швырнул в тазик очередную рыбешку, он ее только что очистил, успев вспороть живот и выпустить внутренности прямо на траву у своих ног в резиновых тапках. Она молчала, наблюдая за блеском острого лезвия, мелькающего в его ловких пальцах.