И он, конечно, шокирован был моим появлением — но куда уже деваться? А там суета царила, человек пять абсолютно новых, неизвестных мне людей звонили по телефонам, распечатывали что-то на принтерах, компьютерные клавиши мучили. Причем один из них в моем кабинете сидел — он удивленно приподнял брови, когда я распахнула уверенно дверь и застыла на пороге, — в моем, который обставили в соответствии с моими пожеланиями, сделав “под меня” черно-белым и легким, с немассивной мебелью, стеклянным столиком в углу и металлическими полками на стенах.

— Я тебе все объясню, Олли! — услышала сзади. Увидела, обернувшись, Мартена — и улыбнулась в ответ сдержанно. Пошла за ним в его кабинет, выслушивая дружеские упреки насчет того, что не предупредила его, и лицемерную заботу о моем здоровье.

— Итак, Боб?.. — спросила, сев, закурив и глядя ему в глаза. Уже тот факт, что я закурила, ему должен был показать, что я очень серьезно настроена — раньше я его, некурящего, уважала и курила только в своем кабинете, ему приходилось терпеть, только если он сам ко мне заходил. А тут взяла сигару, не спросив даже из вежливости, не против ли он, — и демонстративно выдохнула дым в его сторону длинной струей, думая, что так бы повел себя ты, чтобы без угроз показать, каково положение. Только вот Мартену я угрожать не могла — и глупо, и незачем.

— Да вот совершенно случайно предложили один проект, Олли, буквально вчера — как раз собирался тебе рассказать и с тобой посоветоваться…

Ну да, “вчера”, потому и люди новые уже появились, и человек сидит в моем кабинете. Я так думаю, что они здесь были и когда я заезжала несколько дней назад — я просто не заходила никуда, поговорила две минуты с секретаршей и уехала.

— Короче, к нам обратились одни люди — солидные бизнесмены, — пожелавшие вложить деньги в кино. Им понравился наш первый фильм, и я встретился с ними и рассказал, какой у нас есть замечательный сценарий и кого планируется пригласить на роли, и они заинтересовались — вот и пришлось нанять людей, чтобы в срочном порядке подготовить им все бумаги, бюджет и все остальное.

— К кому это “к нам”, Боб? Я почему-то думала, что совладельцы студии — это мы с Юджином и ты, или я что-то забыла?

— Все так, Олли, — я имел в виду — ко мне. Я как раз хотел тебе позвонить, чтобы все обговорить, а тут ты мне позвонила. Я очень беспокоился за тебя, ты же знаешь — не хотел тревожить попусту, ведь у тебя столько проблем. Тем более что пока все под вопросом — и до окончательного решения еще далеко.

Я сразу поняла все. Он пришел к выводу, что со мной связываться стремно, и решил пойти другим путем. Славу за наш первый фильм все равно он взял себе — кто знает, что сценарий и деньги дали мы с Корейцем? И видно, нашел инвесторов — он уже не раз заикался на эту тему, просто речь шла о том, что часть суммы — их и часть — наша, большая часть, — и теперь хочет по моему сценарию сделать кино, к которому я уже отношения иметь не буду. И так он вытеснит меня, и, случись что со мной, арестуй меня ФБР, студия как бы и ни при чем, всегда можно сказать, что ко второму фильму я отношения не имела, никаких бумаг не подписывала, так что он не мафиозен и абсолютно чист.

— Неужели они готовы дать пятьдесят миллионов, Боб? — спрашиваю с деланным удивлением, уже начиная подозревать, что он, пользуясь моей фамилией, еще и наши деньги туда хочет вложить, полностью либо частично. Ведь были же у меня подозрения — и вот теперь они подтверждаются. И мне, достаточно жесткой и циничной, знающей уже, что такое предательство, знающей, в какой стране я живу и какие здесь принципы, все же становится очень неприятно. Хотя бы из-за того, что без нас бы Мартен хрен поднялся — а теперь снимает сливки и вдобавок хочет забрать себе все, что принадлежит нам. Если бы он мне честно сказал, что лучше бы я отошла от дел, потому что надо работать дальше, надо развивать успех, и мне бы лучше забрать свои деньги, я бы согласилась, потому что он был бы прав. Или сказал бы, что мы с Корейцем не должны ничего вкладывать, но, как совладельцы студии, получим долю от проекта — проявляя понимание и уважение ко мне — это было бы еще нормально. Но похоже, что он отчетливо видит, что я в серьезной беде, — и не воспользоваться этим для него просто грех.

— Да, скорей всего.

— И не требуют войти в число совладельцев или основать новую студию? Щедрые же у тебя инвесторы, Боб…

— Да, да, они деловые люди, сознают, с кем имеют дело. Ты пойми, Олли, — тебе надо отдохнуть, мы снимем этот фильм, вся прибыль студии будет поделена согласно нашему договору, и ты получишь приличную сумму как сценарист. Вернее, как соавтор сценария.

— Разве я давала согласие на внесение изменений, Боб?

— Нет, конечно нет. Но ты же знаешь, что это необходимо, что у нас свои сценаристы, которые…

— Я так понимаю, что ты, в любом случае, планировал согласовать все со мной, верно, Боб?

— Ну конечно, Олли, разве может быть иначе — мы же партнеры!

Да, твою мать, мы партнеры — и цену нашему партнерству я вижу. Но, несмотря на то что все мои вопросы были очень серьезными, задавала я их относительно мягко — опасаясь, что, может, я и в самом деле что-то понимаю неверно, и отталкивать его мне не хотелось: все-таки еще ты с ним завязался, и для нас с Корейцем это был единственный деловой партнер и просто хороший знакомый, и именно он нас выводил старательно в голливудский свет. И с Диком он мне помог — можно было бы сказать, что именно он подтолкнул меня под этого самого Дика лечь, но ложилась-то я сама.

И потому я разговор увела в сторону — решив, что время по-настоящему решительных вопросов еще не пришло, хватит с него того, что услышал, — и так уже надоело кивать в ответ на его заверения, что человек в моем кабинете оказался случайно и через десять минут его там не будет, что мне необходим тайм-аут после всех этих проблем и он ждет, что через месяц я подключусь к работе, и все такое. Кивала — думая, что будь на моем месте американец, он бы вел себя по-другому, особенно из-за кабинета, священного и неприкосновенного места, посягновение на которое может быть приравнено к смертельному оскорблению.