Во время их первой встречи после войны Хокон Шевалье тоже заметил перемену во взглядах Оппи. В мае 1946 года Оппи и Китти приехали в гости к чете Шевалье в их новый дом на берегу океана в Стинсон-Бич. Оппи дал четко понять, что его политические пристрастия — по мнению Шевалье — «заметно поправели». Шевалье был шокирован некоторыми «очень нелестными» высказываниями друга об американской Компартии и Советском Союзе. «Хокон, — сказал Оппи, — поверь, я серьезно говорю. У меня есть на то причины, хотя я не могу их тебе назвать, но уверяю — у меня есть настоящая причина иначе смотреть на Россию. Они не те, за кого ты их принимаешь. Тебе не следует идти на поводу и слепо доверять политике СССР».

До Шевалье доходили слухи, еще больше подтверждавшие его собственные наблюдения. Однажды вечером в Нью-Йорке он столкнулся на улице с Филипом Моррисоном, и они разговорились о событиях, происходивших после начала войны. Шевалье считал Моррисона бывшим соратником по партии. Он также знал Моррисона как одного из близких довоенных друзей Оппи, последовавших за ним в Лос-Аламос.

«Как там Оппи?» — спросил Шевалье.

«Я его теперь редко вижу, — ответил Моррисон. — Мы перестали говорить на одном языке. <…> Он вращается в других кругах». Моррисон рассказал о разговоре с Оппи, в котором тот то и дело упоминал какого-то Джорджа. Наконец Моррисон перебил друга, спросив, кто этот Джордж. «Понимаешь ли, — сказал Моррисон Шевалье, — для меня генерал [Джордж К.] Маршалл — это генерал Маршалл или госсекретарь, но никак не Джордж. Это так на него похоже…» Оппенгеймер действительно переменился. Моррисон заметил: «Он думает, что он Бог».

После последней встречи с Оппенгеймером весной 1943 года Шевалье не раз постигало разочарование. Его попытки получить работу, связанную с военным сектором, потерпели неудачу в январе 1944 года, когда государственные органы отказали ему в секретном допуске для поступления в Управление военной информации. Знакомый, работавший в управлении, обмолвился, что досье ФБР на Шевалье содержало «невероятные» утверждения: «У кого-то на тебя явно есть зуб». Озадаченный такой новостью Шевалье остался в Нью-Йорке, где нашел подработку на вольных хлебах переводчиком и автором статей для журналов. Весной 1945 года он вернулся на свою прежнюю преподавательскую должность в Беркли. Однако вскоре после окончания войны военное министерство привлекло его в качестве переводчика для работы на Нюрнбергском военном трибунале. Шевалье вылетел в Европу в октябре 1945 года и вернулся в Калифорнию только в мае 1946 года. По возвращении в Беркли ему отказали в постоянной должности профессора. Удрученный крахом академической карьеры Шевалье решил писать роман, договор на который заключил с издателем Альфредом А. Кнопфом.

Двадцать шестого июня 1946 года, через шесть недель после первой послевоенной встречи с Оппи, Шевалье работал дома над романом, как вдруг в дверь постучали агенты ФБР. Фэбээровцы настояли на том, чтобы он поехал с ними в местное управление Бюро, находившееся в деловом центре Сан-Франциско. Тем же летним днем и примерно в тот же час агенты ФБР пришли на дом к Джорджу Элтентону и пригласили его в свой оперативный отдел в Окленде. Шевалье и Элтентона допрашивали одновременно примерно шесть часов. В ходе последующих допросов обоим стало ясно, что ФБР желает установить содержание разговора, который они вели об Оппенгеймере в начале зимы 1943 года.

Хотя каждый из них не знал о допросе другого, оба дали схожие показания. Элтентон признал, что в конце 1942 года, когда Советы едва сдерживали натиск нацистов, на него вышел сотрудник советского консульства Петр Иванов. Он спросил, знает ли Элтентон профессора Эрнеста Лоуренса и Роберта Оппенгеймера, а также еще одного человека, чье имя допрашиваемый не смог вспомнить, — вероятно, Альвареса. Элтентон ответил, что знает только Оппенгеймера, причем не очень хорошо. Однако он сказал, что у него есть знакомый, приходящийся Оппенгеймеру близким другом. После чего Иванов спросил, согласится ли его знакомый попросить Оппенгеймера поделиться информацией с советскими учеными. Элтентон передал Шевалье просьбу и намек, что его русский друг готов «устроить надежную передачу информации по каналам, включающим в себя фоторепродукцию…». Через несколько дней, как показал Элтентон, Шевалье приехал к нему домой и сообщил, что получить какие-либо данные от Оппенгеймера нет никакой возможности, потому что ученый не одобрил затею. Элтентон уверял, что ни на кого другого он не выходил.

Шевалье в общих чертах подтвердил показания Элтентона. К его удивлению, агенты ФБР выспрашивали у него подробности выхода на трех других ученых. Шевалье отрицал контакты с кем-либо, кроме Оппенгеймера. После почти восьмичасового допроса Шевалье неохотно согласился подписать заявление: «Желаю заявить, что я, насколько знаю и помню, не вступал в контакт ни с кем, помимо Оппенгеймера, чтобы запросить информацию о работе радиационной лаборатории». Но тут же сделал осторожную оговорку: «Я, возможно, мимоходом упоминал о желательности получения такой информации Россией ряду лиц. Я уверен, что не делал каких-либо конкретных предложений в этой связи». В своих мемуарах Шевалье потом написал, что вышел из офиса ФБР, ломая голову, как они узнали о его беседах с Элтентоном и Оппенгеймером. А еще он не мог понять, почему его подозревали в наведении контактов с тремя другими учеными.

Через некоторое время — возможно, в июле или августе 1946 года — Шевалье и Элтентон случайно встретились на обеде у общего друга в Беркли. Они увиделись впервые после 1943 года. Шевалье рассказал о своем июньском вызове в ФБР. Поделившись воспоминаниями, оба поняли, что их допрашивали в один и тот же день. Как ФБР, поражались они, пронюхало про их беседу?

Несколькими неделями позже Оппенгеймер пригласил супругов Шевалье на коктейль в Игл-Хилл. По просьбе хозяина они приехали пораньше, чтобы поговорить как старые друзья до появления остальных гостей. Согласно мемуарам Шевалье, как только он упомянул недавний вызов в ФБР, «лицо Опье сразу же омрачилось».

«Давайте выйдем», — предложил Роберт. Хок принял слова Оппи за намек, что его дом прослушивается. Они вышли в сад позади дома. Пока они шли, Шевалье подробно рассказал о допросе. «Опье, конечно же, очень расстроился, — писал Шевалье в 1965 году. — Он задавал множество вопросов». Когда Шевалье объяснил, что не хотел признаваться ФБР в беседе с Элтентоном, Оппенгеймер заверил его, что он поступил правильно. «Знаешь ли, я был обязан сообщить об этом разговоре», — признался Оппенгеймер.

«Да, — ответил Шевалье, хотя вовсе не был уверен в такой необходимости. — А как насчет этих трех ученых и повторных попыток выудить секретную информацию, в которых меня подозревают?»