«Нью-Йорк геральд трибьюн» приветствовала в редакционной статье выбор нового директора института как «удивительно подходящий». «Его имя — доктор Дж. Роберт Оппенгеймер, но друзья называют его Оппи». Авторы передовиц рассыпались в комплиментах, называя Роберта «удивительным человеком», «лучшим среди ученых», «не лишенным остроумия практиком». Один из попечителей института Джон Ф. Фултон был приглашен на обед в дом Роберта и Китти и записал впечатления в своем дневнике: «Внешне он сухощав и скорее слаб, однако его глаза невозмутимо пронизывают тебя насквозь; его находчивость в беседе дает ему большую силу, он сразу же завоевывает уважение любой компании. Ему сорок три года, и, несмотря на увлечение ядерной физикой, он не забывает латынь и греческий, имеет обширные познания в истории и коллекционирует картины. В нем самым невероятным образом сочетаются и точные, и гуманитарные науки».

Льюиса Стросса, однако, раздражала медлительность, с которой Оппенгеймер принимал решение. Стросс, самостоятельно добившийся богатства миллионер, несмотря на университетское образование, начинал коммивояжером и продавцом обуви. В 1917 году в возрасте всего двадцати одного года он получил работу помощника у Герберта Гувера, инженера и начинающего политика с репутацией «прогрессивного» республиканца в духе Тедди Рузвельта. В это время Гувер руководил программой продовольственной помощи Вудро Вильсона для беженцев в объятой войной Европе. Работая бок о бок с другими протеже Гувера, например Харви Банди, молодым умным элитным адвокатом из Бостона, Стросс воспользовался должностью заведующего программой как плацдармом для проникновения на Уолл-стрит. После войны Гувер помог Строссу получить вожделенную должность в нью-йоркском инвестиционном банке «Кун, Леб и Ко». Работящий и угодливый, Стросс вскоре женился на Элис Ханауэр, дочери одного из товарищей Куна и Леба. К 1929 году он и сам приобрел статус полного товарища, делая больше миллиона долларов в год. Крах 1929 года Стросс пережил без особых потрясений. В 1930-е годы он стал злостным противником «Нового курса», что не помешало ему убедить администрацию Рузвельта взять его на работу в главное управление вооружений Министерства ВМС за девять месяцев до Перл-Харбора. Позже он служил помощником по особым поручениям у министра ВМС Джеймса Форрестола, закончив войну в почетном звании контр-адмирала. В 1945 году Стросс воспользовался связями на Уолл-стрит и в Вашингтоне, чтобы выкроить для себя в послевоенном истеблишменте еще одну влиятельную должность. Следующие двадцать лет такое влияние будет пагубно сказываться на жизни Оппенгеймера.

ФБР перехватило первый отзыв Оппенгеймера о Строссе: «Что касается Стросса, я его немного знаю. <…> Не очень культурен, но он не будет мешать». Лилиенталь в разговоре с Оппи сказал, что Стросс «активно мыслящий человек, определенно консерватор, очевидно, не так уж плох». И тот и другой недооценили Стросса. Нового председателя КАЭ отличали патологическая амбициозность, крепкая хватка и невероятная вспыльчивость, сочетание, делавшее его крайне опасным соперником в бюрократических войнах. Один из коллег по КАЭ так описывал его: «Если вы не согласились с Льюисом один раз, он посчитает вас дураком. Но если вы продолжаете не соглашаться, он быстро запишет вас в предатели». Журнал «Форчун» нарисовал его портрет как человека с «совиным лицом», оппоненты считали его «обидчивым, интеллектуально высокомерным и безжалостным в схватках». Стросс несколько лет оставался главным раввином манхэттенского храма Эману-Эль, той самой синагоги, из которой Феликс Адлер ушел в 1876 году, чтобы основать Общество этической культуры. Стросс гордился и своим еврейским наследием, и происхождением из южных штатов, он настаивал, чтобы его фамилию произносили на южный манер — Стровз. Ханжа до мозга костей, Стросс фиксировал каждую обиду, тщательно внося ее в бесконечный список под одной и той же рубрикой — «приложение к делу». Он, как писали братья Олсоп, был человеком «с отчаянной потребностью в демонстрации другим своей важности».

Китти приветствовала решение мужа о переезде на восток. ФБР подслушало, как она сказала какому-то торговцу, что семья «уезжает ненадолго, всего на 15–20 лет». Оппи сообщил, что их новый дом в Принстоне, особняк Олден-Мэнор, состоит из десяти спален, пяти ванных комнат и «славного сада». Неудивительно, что коллеги Оппенгеймера по Беркли приуныли. Заведующий кафедрой физики назвал его отъезд «величайшим потрясением из когда-либо пережитых факультетом». Эрнест Лоуренс был обижен, что узнал о бегстве Оппи из радионовостей. С другой стороны, друзья Оппенгеймера на Восточном побережье были очень рады. Исидор Раби писал: «Я ужасно доволен, что ты приезжаешь. <…> Для тебя это резкий разрыв с прошлым, и время для этого самое подходящее». Бывшая хозяйка квартиры и личный друг Мэри Эллен Уошберн закатила для него прощальную вечеринку.

Оппи оставил позади много старых друзей и старую любовь. Он всегда высоко ценил дружбу с доктором Рут Толмен. Во время войны близко сотрудничал с мужем Рут Ричардом, служившим в Вашингтоне научным советником генерала Гровса. Именно Ричард приложил больше всего усилий, чтобы убедить Оппи вернуться преподавателем в Калтех после войны. Оппенгеймер причислял Толмена и его жену к самым близким друзьям. Он впервые встретился с ними в Пасадене весной 1928 года и неизменно любил обоих. «Его по праву очень уважали, — говорил Оппенгеймер о Ричарде Толмене много лет спустя. — Его мудрость и широкие интересы как в физике, так и во многом другом, его любезность, его невероятно умная и милая жена превратили для меня Южную Калифорнию в райский остров… между нами сложилась очень близкая дружба». В 1954 году Оппенгеймер еще раз подтвердил, что Ричард Толмен был для него очень близким и дорогим другом. Фрэнк Оппенгеймер позже сказал: «Роберт любил Толменов, особенно Рут».

Во время войны, а может быть, сразу после возвращения из Лос-Аламоса Оппи и Рут вступили в любовную связь. Рут работала клиническим психологом и была почти на одиннадцать лет старше Роберта. Возраст не мешал ей оставаться элегантной, привлекательной женщиной. Другой друг, психолог Джером Брунер, назвал ее «идеальной наперсницей, мудрой женщиной… она умела найти личный подход к любому, с кем вступала в контакт». Рут Шерман родилась в штате Индиана и в 1917 году окончила Калифорнийский университет. В 1924 году она вышла замуж за Ричарда Чейза Толмена и продолжила психологическое образование. Ричард к тому времени стал выдающимся химиком и математиком. Он был на двенадцать лет старше жены. Хотя у пары не было детей, друзья считали, что они «совершенно подходят друг другу». Рут пробудила у Роберта интерес к психологии и особенно к влиянию науки на общество.

Оппенгеймер делил с Рут и свое увлечение психиатрией. Докторская диссертация Рут была посвящена психологическим различиям между двумя категориями взрослых преступников. В конце 1930-х годов она работала старшим психологическим экспертом в уголовно-исполнительной инспекции округа Лос-Анджелес. А во время войны служила клиническим психологом в Управлении стратегических служб. В начале 1946 года она поступила на работу старшим клиническим психологом в Управление по делам ветеранов войны.

Как деловая женщина, доктор Рут Толмен обладала выдающимся интеллектом. По всеобщим отзывам, она в то же время была добрым, отзывчивым и внимательным наблюдателем человеческой природы. Похоже, она видела те части характера Оппи, которые другие редко замечали: «Помнишь, как нам обоим было тошно заглядывать вперед дальше, чем на неделю?»

Готовясь к переезду в Принстон летом 1947 года, Оппенгеймер во время отпуска на «Лос-Пиньос» написал Рут письмо, в котором жаловался, что «измотан» и «боится будущего». Рут ответила: «Мое сердце переполняет много, много невысказанного. Как и ты, я благодарна возможности писать письма. Как и у тебя, моя душа не принимает того, что наши ежемесячные встречи после того, как летние перебои закончатся, прекратятся. От Ричарда не добьешься, как у тебя идут дела, он лишь продолжает говорить, что ты постоянно выглядишь уставшим». Рут приглашала Роберта приехать к ней в Детройт, где она участвовала в конференции, а если не получится, то в Пасадену: «Приезжай к нам, когда сможешь, Роберт. Гостевой дом всегда в твоем полном распоряжении».