Николс не раскопал никаких новых фактов. Более того — кое-какие факты он придержал. Автор письма безапелляционно заявил, не представив никаких доказательств своей гипотезы, что Оппенгеймер лгал, чтобы прикрыть брата. Как ни странно, комиссия Грея даже не попыталась заслушать ни Фрэнка Оппенгеймера, ни двух других фигурантов дела, Хокона Шевалье и Джорджа Элтентона. (Шевалье к тому времени давно проживал в Париже, а Элтентон вернулся в Англию, однако обоих можно было опросить за границей.)

Письмо Николса основывалось не более чем на домысле, личной интерпретации событий, причем не включенной в материалы комиссии Грея. Почему он представил новую гипотезу с таким опозданием? Ответ очевиден: ложь, сказанная в 1954 году, весила намного больше ложных показаний одиннадцатилетней давности.

Трудно вообразить, что подобная радикальная интерпретация могла появиться без одобрения Стросса, а значит, Стросса тревожило, что расплывчатость решения большинства в сочетании с четкостью протеста Эванса побудит членов КАЭ отменить решение комиссии.

Адвокаты Оппенгеймера понятия не имели о письме Николса. Гаррисон мог бы о нем узнать, если бы ему дали возможность выступить перед членами КАЭ в устном порядке. Один из членов КАЭ, поддержавший просьбу Гаррисона, доктор Генри Д. Смит предупредил: «Если мы не дадим адвокатам доктора Оппенгеймера возможность прокомментировать письмо Николса, мы станем мишенью для суровой критики, когда его опубликуют». Но и тут Стросс добился своего: просьбу Гаррисона наотрез отклонили без всяких объяснений.

У адвокатов Оппенгеймера теплилась надежда, что пятеро членов КАЭ отменят решение комиссии Грея. В конце концов, в их число входили три демократа (Генри Девульф Смит, Томас Мюррей и Юджин Зуккерт) и только два республиканца (Льюис Стросс и Джозеф Кэмпбелл). Вначале Стросс и сам опасался, что КАЭ проголосует в пользу Оппенгеймера тремя голосами против двух. Однако, занимая должность председателя комиссии, Стросс имел возможность повлиять на коллег. Он хорошо разбирался в вашингтонском механизме власти и без зазрения совести сулил членам комиссии ощутимые выгоды в обмен на поддержку. Стросс потчевал их роскошными ужинами и предложил Смиту доходную должность в частном секторе. Смит даже заподозрил: уж не пытаются ли его подкупить? Гарольд П. Грин, юрист КАЭ, которому поручили составить первоначальное письмо с обвинениями против Оппенгеймера, считал, что Стросс решил идти до конца. Грин знал, что поначалу Зуккерт склонялся к оправданию Оппенгеймера. 19 мая Строссу сообщили, что «Джин Зуккерт приветствует возможность не участвовать в голосовании об окончательном постановлении по делу о секретном доступе». Однако вскоре Зуккерт перебежал на другую сторону. Его отставка с поста члена КАЭ была намечена на 30 июня, через день после подписания окончательного решения по делу Оппенгеймера. Он собирался открыть частную юридическую практику в Вашингтоне. Грин был уверен, что произошла какая-то закулисная сделка, особенно когда узнал, что к Зуккерту перекочевала изрядная доля юридических операций Стросса. Грин не ведал, что Зуккерт к тому же подписал со Строссом контракт в качестве «личного советника и консультанта».

К концу июня Стросс заручился голосами всех, кроме одного, членов КАЭ. Единственный ученый в составе комиссии, профессор Смит, дал четко понять, что будет голосовать за продление секретного допуска. Автор «Отчета Смита» 1945 года, несекретной истории Манхэттенского проекта, был хорошо знаком с Оппенгеймером и проблемами с продлением его секретного допуска. В личном плане Смиту не было до Оппенгеймера никакого дела. В Принстоне они десять лет жили по соседству, и Оппенгеймер всегда казался Смиту тщеславным и много мнящим о себе человеком. Важно было то, что Смит не считал доказательства очевидными. В начале мая за обедом у Смита возник спор со Строссом о вердикте. Перед уходом Смит сказал: «Льюис, разница между нами в том, что вы все видите в черно-белых тонах, в то время как я все вижу серым».

«Гарри, — огрызнулся Стросс, — позвольте порекомендовать вам хорошего окулиста».

Несколькими неделями позже Смит оповестил Стросса о своем намерении высказать особое мнение в письменном виде. Работая каждый вечер до полуночи, Смит продирался сквозь отчет Грея и расшифровку показаний — стопку бумаги толщиной 12 сантиметров. Чтобы справиться с задачей, он попросил помощи у двух референтов КАЭ. Николс предупредил одного из них, Филипа Фарли, что это задание нанесет ущерб его карьере, однако Фарли не испугался и согласился работать со Смитом. К 27 июня Смит подготовил черновик своего особого мнения, но тут узнал, что окончательный вариант мнения большинства был полностью переписан. Это вынудило его переделать свою версию ответа.

Смит и его помощники начали составлять новый вариант особого мнения в семь вечера в понедельник 28 июня. Для представления окончательного документа у Смита оставалось всего двенадцать часов — этот срок КАЭ установила для себя сама. Ночью Смит выглянул в окно и увидел стоящую около дома машину, а в ней — двух человек, наблюдавших за домом. Смит подумал, что их прислал кто-нибудь из КАЭ или ФБР, чтобы запугать его. «Смешно, что мне приходится все это терпеть из-за Оппенгеймера, — сказал Смит помощникам, — при этом этот парень мне совсем не нравится».

В десять утра Фарли доставил в офис КАЭ особое мнение Смита и проследил, чтобы его воспроизвели без купюр. После обеда протест Смита и мнение большинства были переданы прессе. Члены КАЭ проголосовали четырьмя голосами против одного за то, чтобы признать Оппенгеймера благонадежным, и четырьмя голосами против одного за то, чтобы признать его угрозой безопасности. Из мнения большинства были выброшены все упоминания о вопросах, связанных с водородной бомбой, несмотря на то что они были одним из главных пунктов решения комиссии Грея. По указке Стросса решение большинства сосредоточило внимание на «существенных изъянах» в характере Оппенгеймера. На первый план вышли дело Шевалье и отношения Оппенгеймера с учениками-коммунистами в 1930-х годах. «Документы свидетельствуют, что доктор Оппенгеймер постоянно пренебрегал правилами, существующими для других. Он давал ложные показания по вопросам, за которые нес серьезную ответственность в отношении национальных интересов. В общении с другими он неоднократно проявлял своенравное неуважение к стандартным обязательствам по соблюдению секретности».