Из Германии приходили откровенно зловещие новости. Однако в 1934 году любому человеку было бы трудно не заметить политические волнения и в родном Беркли. Пятилетняя депрессия ввергла в нищету миллионы обычных граждан. В начале года трудовые конфликты обернулись вспышками насилия. В конце января забастовку объявили 3000 сборщиков салата долины Империал. Действуя по наущению хозяев, полиция арестовала сотни работников. Забастовка была быстро подавлена, зарплата снизилась с 20 до 15 центов за час работы. После этого 9 мая 1934 года более 12 000 докеров организовали пикеты портов по всему Западному побережью. К концу июня забастовка докеров практически удушила экономику Калифорнии, Орегона и штата Вашингтон. В начале июля власти попытались разблокировать порт Сан-Франциско, полиция забросала тысячи докеров слезоточивыми гранатами, в ответ вспыхнул бунт. Через четыре дня непрерывных стычек несколько полицейских открыли огонь по толпе. Трое рабочих были ранены, двое из них скончались. 5 июля 1934 года вошло в историю под названием «Кровавый четверг». В этот день губернатор-республиканец распорядился, чтобы Национальная гвардия Калифорнии взяла городские улицы под контроль.

Через одиннадцать дней, 16 июля, профсоюзы Сан-Франциско объявили всеобщую забастовку. На четыре дня жизнь в городе остановилась. Наконец вмешались федеральные переговорщики, и 30 июля крупнейшая забастовка в истории Западного побережья закончилась. Докеры вернулись к работе, так и не добившись существенных прибавок к зарплате, однако всем было ясно, что профсоюзы одержали крупную политическую победу. Забастовка вызвала широкое сочувствие бедствующим докерам и значительно укрепила профсоюзное движение. 28 августа 1934 года в знак того, что политическая атмосфера заметно сдвинулась влево, кандидатом в губернаторы от демократов к ужасу калифорнийского истеблишмента был с заметным отрывом избран писатель-радикал Эптон Синклер. Хотя Синклер проиграл всеобщие выборы — не в последнюю очередь по причине ожесточенной клеветы и нагнетания страхов республиканцами, — политический ландшафт Калифорнии навсегда изменился.

Столь драматичные события не могли пройти мимо внимания Оппенгеймера и его учеников. Беркли раскололся на сторонников и противников забастовки. Когда докеры 9 мая 1934 года прекратили работу, консервативный сотрудник факультета физики Леонард Леб привлек членов футбольной команды Калифорнийского университета Беркли в штрейкбрехеры. Показательно, что Оппенгеймер пригласил некоторых из своих студентов, в том числе Мельбу Филлипс и Боба Сербера, на митинг докеров в большом актовом зале Сан-Франциско. «Мы сидели высоко на балконе, — вспоминал Сербер, — и под конец заразились душевным подъемом бастующих, начали выкрикивать вместе с ними: “Даешь забастовку! Даешь забастовку!”». После митинга Оппенгеймер пришел на квартиру к Эстель Каэн, где был представлен обаятельному профсоюзному вожаку Гарри Бриджесу.

Осенью 1935 Фрэнк Оппенгеймер окончил двухлетний курс обучения в Кавендишской лаборатории в английском Кембридже и получил стипендию, чтобы продолжить обучение аспирантом в Калтехе. Научным руководителем Фрэнка согласился стать старый друг Роберта Чарльз Лауритсен. Фрэнк немедленно погрузился в исследования электронно-лучевой спектроскопии, которыми занимался еще в Кавендише. «Очень приятно быть аспирантом, когда понимаешь, что нужно делать», — вспоминал он.

Роберт по-прежнему делил время между Беркли и Калтехом, ежегодно проводя конец лета в Пасадене, где останавливался у своих друзей Ричарда и Рут Толмен. Толмены построили неподалеку от кампуса беленый дом в испанском стиле с пышным садом во дворе и гостевым домиком на одну спальню, который Роберт занимал, бывая в городе. Роберт познакомился с Толменами весной 1929 года, и в то лето супружеская пара побывала на ранчо Оппенгеймера в Нью-Мексико. Роберт называл их «очень близкими» друзьями. Он восхищался «умом и широкими интересами» Толмена — «и в физике, и вообще». Восхищался он и «невероятно умной и очень милой» женой Толмена. Рут в то время заканчивала аспирантуру по клинической психологии. Для Оппенгеймера Толмены служили «чудесным островом среди кошмара Южной Калифорнии». По вечерам Толмен нередко устраивал дружеский ужин, на который приглашал Фрэнка и друзей Оппенгеймера — Лайнуса Полинга, Чарли Лауритсена, Роберта и Шарлотту Сербер, Эдвина и Рут Юлинг. Фрэнк и Рут частенько дуэтом играли на флейте.

В 1936 году Оппенгеймер активно продвигал Сербера на должность младшего научного сотрудника факультета физики в Беркли. Декан факультета Раймонд Бирдж с большой неохотой согласился выделить Серберу жалованье в размере 1200 долларов в год. Следующие два года Оппи несколько раз пытался устроить Сербера на штатную преподавательскую должность доцента. Однако Бирдж упорно отклонял ходатайства и однажды написал коллеге: «На кафедре хватит и одного еврея».

В то время Оппенгеймер не знал об этой реплике, хотя подобные настроения не были для него секретом. В 1920-е и 1930-е годы в вежливом американском обществе поднимал голову антисемитизм. Многие университеты подхватили пример Гарварда и ввели ограничительные квоты на прием еврейских студентов. Элитные юридические фирмы и общественные клубы таких крупных городов, как Нью-Йорк, Вашингтон и Сан-Франциско, практиковали расовую и религиозную сегрегацию. В этом плане калифорнийский истеблишмент мало чем отличался от истеблишмента Восточного побережья. И все же, даже не имея шансов влиться в калифорнийское высшее общество подобно своему другу Эрнесту Лоуренсу, Оппенгеймер был доволен своим положением. «Я решил, где себе постелить», — вспоминал он. И был «доволен» своей постелью.

В 1930-е годы он ни разу не выбирался в Европу. Более того — за исключением летнего отпуска в Нью-Мексико и поездок на летний семинар в Энн-Арбор даже не покидал Калифорнию. Когда Гарвард предложил удвоить его жалование, если он согласится переехать на восток, Роберт попросту отмахнулся. В 1934 году созданный в Принстоне новый Институт перспективных исследований дважды пытался переманить его из Беркли, но Оппенгеймер был непреклонен: «От меня в таком месте не было бы никакой пользы…» Он писал брату: «Я отклонил эти соблазны, ставя выше свое нынешнее рабочее место, где мне немного легче верить в собственную полезность и где доброе калифорнийское вино скрашивает сложность физики и ограниченные возможности человеческого разума». Он считал, что «не стал взрослым, но немного повзрослел». Его теоретические изыскания переживали расцвет отчасти потому, что преподавание отнимало у него лишь пять часов в неделю, оставляя «много времени на физику и кучу других вещей…». И тут он повстречал женщину, которая перевернет его жизнь.

Весной 1936 года, когда Роберт встретил Джин Тэтлок, ей было всего двадцать два года. Их познакомили на вечеринке у Мэри Эллен Уошберн, хозяйки дома на Шаста-роуд. Джин заканчивала первый курс факультета медицины Стэнфордского университета, который в то время находился в Сан-Франциско. В ту осень, вспоминал Роберт, «я начал ухаживать за ней, и мы сблизились».