Так мы жили в войну, душечка. Были у нас такие удивительные активисты, чудно умели собирать деньги. Одна женщина была, пожилая русская дама, прекрасная, она по двенадцать тысяч долларов в год собирала. Это очень много. Мы на деньги эти несколько машин для рентгена купили и послали в Боткинскую больницу. Это только наше общество, другие тоже посылали.

Когда мы воевали, знаете, какая была у американцев симпатия к Советскому Союзу? На сто процентов. И все простые люди на всех митингах кричали: «Немедленно открывайте второй фронт!» «Русский голос» работал день и ночь, ежедневная была газета. Печатали сводки с фронтов. Когда прилетали русские летчики, мы плакали от радости. Шли вместе с ними по улицам в обнимку, и все нам вокруг хлопали. А летчики все удивлялись, почему мы плачем. А мы от счастья плакали. А уж когда Красная Армия в Берлин вошла…

Мы гордились, что мы русские. А когда маккартизм начался… Шантаж, угрозы, по телефону звонили, оскорбляли, подслушивали. Отрекитесь, дескать, от того, что вы русские, вы давно американцы. Да, но мы русские американцы!

— А сейчас как?

— Сейчас? Как политика меняется, так и отношение к нам меняется. Сейчас снова руки жмут: перестройка у вас на Родине, приветствуем. Не все, конечно, но многие. Сейчас полегче стало. А вообще пойду погляжу. — Иван Нестерович легко поднялся со стула, прошел в соседнюю' комнату, выглянул в окно. — Вроде никакой машины не стоит. И то хорошо, — успокоенно сказал он. — Ничего страшного, а неприятно. Привык, а неприятно. Человеку с русской фамилией тяжело. Многие поэтому поменяли. А я не стал. Иван Сидоров я — вот вам, терпите!

— Так вы же сами терпели.

— А что мне терпеть? Я всю жизнь среди русских людей провел. Есть у нас клуб имени Чернышевского. Там мы собираемся, говорим о политике, приглашаем советские делегации. Стол у нас всегда накрыт. Поговорим, споем, насмеемся вдоволь. И расскажем свою беду друг другу. Вот как мы общались. А как иначе жить? Особенно мы, славянский народ, мы привыкли общаться…

— Они много общаются, друзей у них много…

— А ты разве нет?

— Я тоже, — застенчиво сказала блондинка. — Я завтра с нашими девочками в Атлантик-сити на экскурсию еду, на автобусе. На целый день. Там мы купаемся, гуляем, играем по маленькой.

— Дуры бабы…

— Я там отвлекаюсь…

— Отвлекается она, в рулетку играет…

— Русские люди всегда рулеткой отвлекались, даже писатели.

— Аристократка какая нашлась!

— Я лучше домой поеду, Иван Нестерович.

— Сиди, негры у тебя там шалят, прибьют, я отвечай. Все хуже становится у русских с общением, — заключил Иван Нестерович. — Уже рулетка в ход у баб пошла. Почему? Отмирает старая русская колония. Дети, внуки уже американцы, вон как у нее. Не все, ничего не скажу, но многие. И поддерживать русскую газету тоже стало трудно. Мы ж молодые были, когда она начиналась, полные сил.

Потом приехали эмигранты из Шанхая, из Аргентины, тоже в поддержку. И белоэмигранты, у них тоже свои общества, они нынче тоже все старые. Кончается русская кровь в Америке, к тому идет…

Давайте чай пить. У меня для вас особый пирог. В старую русскую лавку ездил, боялся, не закрылась ли.

Мы сели пить чай с пирогом. У ног Ивана Нестеровича мостилась та самая кошка, из-за которой он не может надолго отлучаться из дому.

— Иван Нестерович, а как вам гостилось в Советском Союзе?

Он задумался, приложил ладонь ко рту, долго молчал. — Родина, одно слово. Кремль красивый очень, люди добрые, может, это ко мне, старику, не знаю. Только… нет, не стану говорить…

— О чем?

— Не стану. Я всем отвечаю: «На моей Родине все прекрасно!..» Пошли на улицу выйдем, — предложил он вдруг.

Мы вышли на улицу, остановились под Большим деревом.

— Здесь все же лучше разговаривать, спокойнее. Прекрасная Родина, — грустно сказал Иван Нестерович, — только беспорядку в ней много. Не ожидал я такого противоречия. Причем на каждом шагу.

Живу я в отеле «Ленинградская», наслаждаюсь, чудный номер, Москва вся видна. Прихожу утром в ресторан, чаю прошу. «Можем, — отвечают, — рекомендовать холодный ромштекс». — «Девки, — говорю, — как же так, я же старый, мне б с утра чего горяченького выпить». — «А у нас, дедушка, ремонт и самовар тоже сломан». А сами сидят, наряд у них веселый, пепси пьют и хохочут. И рабочие тут же сидят, курят, шуточки с ними шутят. «Какой же, — говорю, — у вас ремонт, если они курят?» — «Они не курят, у них перекур». А всего лишь десять часов утра. Ничего я не понял, днем прихожу. Шесть девок борщ мастерят.

— Девчата, говорю, кому борщ варите?

— Клиентам.

— Да вы ж все, что сварите, сами и съедите.

— Ничего, и вам достанется, сейчас нальем.

Приходит официантка, приносит тарелку:

— Ешьте. — И сама возле меня села.

— Чего ты сидишь, говорю, у тебя полный зал народу, тебя клиенты ждут.

А она только рукой махнула, дескать, подождут.

— Ну, говорю, я б такую девку с работы сразу выгнал. А она мне:

— Мы не в Америке. А ты, дедушка, случайно не из Америки?