— Н-н-н-не могу… Я н-н-на якоре, — ответил он.

«Что за нелепость? — подумал я. — В кафе на якоре?»

А дело было вот в чем: пирожное стоило пять копеек, чашечка кофе — пятнадцать, и официанту надо было дать пятак, а у него ни копейки! Но он пришел в кафе и, чтобы произвести на окружающих впечатление, не задумываясь, с величественным видом заказал:

— Дайте кофе и пирожных!

И смело сел… на якорь, ибо твердо знал, что в таком городе, как Одесса, такой человек, как Анилак, не пропадет! Кто-нибудь да выручит его, снимет с якоря!

Подвернулся я и очень охотно отбуксировал его. Стоит ли жалеть четвертак или даже больше за удовольствие снять с якоря товарища и к тому же услышать последние новости и анекдоты, не правда ли?

Был ли этот Миша уникумом? Нет, многие черты его легкого характера были присущи большинству одесситов. Но вот Октябрьская революция, а потом Великая Отечественная война счистили с одесситов эту шелуху, и под ней обнаружились драгоценные человеческие качества: самоотверженный патриотизм, и огромная любовь к своему городу, и гордость за этот чудесный город-герой… Впрочем, надо ли мне писать об Одессе? Это уже не раз сделано, и сделано прекрасно: Одесса дала очень много талантливых людей, и почти все они любовно писали о своем родном городе. Так что же нового скажу я, временный одессит?

Итак, я в Харькове. Впервые в жизни в чужом городе как гастролер: артист, режиссер и конферансье.

Екатеринославский театр миниатюр в Харькове (он помещался на Екатеринославской улице) принадлежал Ивану Романовичу Пельтцеру. Этот прекрасный артист хорошо известен советским зрителям по кинофильмам. Но его антрепренерская квалификация оказалась значительно ниже. Пельтцер был человек веселый, жизнерадостный, беспечный, то, что называлось «богема»; он любил после спектакля до рассвета просидеть в хорошей компании, поиграть в карты, вспомнить эпизоды из своей актерской жизни (подлинные, преувеличенные и просто выдуманные). А маленький театр, который был у него на руках, интересовал и заботил его меньше всего. И это отзывалось на качестве спектаклей и на количестве зрителей. Делать мне там было нечего. Тосковал и другой гастролер — Виктор Хенкин.

Виктор Яковлевич Хенкин — родной брат очень талантливого Владимира Яковлевича Хенкина… Впрочем, я мог бы с тем же правом написать: «Владимир, родной брат очень талантливого Виктора». Артистами они были совершенно разными.

Виктор Хенкин много лет выступал в драме как герой-любовник и простак. Но вот однажды в «Летучей мыши» он спел «Песенки кинто». Мягкость исполнения, чарующая белозубая восточная улыбка, хороший голос и остроумный текст — все это сразу сделало Виктора Хенкина любимцем московских театральных завсегдатаев.

Он стал искать новый репертуар и новые жанры; вскоре исполнил «Песенки шута», потом песни Беранже. Свои вечера он давал в характерных гримах и костюмах. В городе стали появляться афиши: «Виктор Хенкин», иногда — «В. Хенкин». И случалось, невнимательно прочитав афишу, публика шла на рассказы, а попадала на песни, и наоборот. Но, насколько я знаю, протестов не бывало ни в том, ни в другом случае!

Так как тосковали мы с Виктором оба, то сговорились и однажды ночью бежали… Бежали, не выполнив договоров.

Харьков был в то время запущенным городом, грязным, почти без водопровода и канализации. Иван Романович только что переехал в новый дом, в котором как последнее достижение культуры были и водопровод и канализация. Его дети, Таня восьми лет и Саша десяти, никак не могли вдоволь насладиться этим изобретением человеческого гения и каждые несколько минут бегали снова открывать краны на кухне или с шумом спускали воду в другом месте. Так что дома у Пельтцера было куда оживленнее, чем в театре!

Таня… Ныне народная артистка СССР, лауреат Государственной премии, талантливая и как-то по-особому обаятельная Татьяна Ивановна Пельтцер. Я играл с ней и ставил с ее участием пьесы в Московском театре миниатюр и в Театре музыкальной комедии, но и сейчас при каждой встрече дразню ее харьковским домом и его гидравлической техникой.

…Вот так, неудачными гастролями закончился провинциальный период моей работы в театре. А дальше? Да, у меня есть приглашение в Петроград, в «Литейный театр». Играть там буду все то же «Сан-Суси». А дальше? Нельзя же всю жизнь издеваться над жалкими артистами «дивертисмента» или, подобно Феде Джентльмену, высмеивать плохие мостовые. Я уже вкусил прелесть и режиссуры, и злого конферанса, и немножко авторства, но хотелось писать и говорить значительнее, ставить интереснее, язвить глубже и злее.

Удастся ли?

И вот ноябрь 1915 года. Я в своем родном Петербурге, тогда уже Петрограде. Как артист я тут первый раз в жизни. В «Литейном театре» мне знаком только один актер — Федор Николаевич Курихин. Сезон 1913/14 года мы с ним служили в одесском «Малом театре».

Остальные приняли меня весьма прохладно. Как же, приехал какой-то никому не известный Алексеев, и его на афише печатают в отдельную строку, да еще тем же шрифтом, что и директрису-бенефициантку Елизавету Александровну Мосолову!