Шрифт:
Да, не многих артистов зритель любил такой большой, уважительной любовью, как Деда. И было за что…
14 января 1916 года мои гастроли в «Литейном театре» закончились. Прессу я имел в общем неплохую, за исключением рецензии в «Вечерних биржевых ведомостях», очень распространенной газете. В связи с этим хочется рассказать эпизод, характерный для тогдашних газетных нравов.
Прошел год. Я уже был своим человеком в петроградских театральных и писательских кругах. Жил у известного журналиста Владимира Александровича Азова, с которым подружился в первые же дни приезда в Петроград. Рядом, дверь в дверь, жил Аркадий Аверченко, очаровательный собеседник в своей компании, но угрюмый и молчаливый в незнакомом обществе. Бывали у нас Аркадий Бухов, Василий Регинин и другие сотрудники «Сатирикона», «Синего журнала», «Аргуса».
Как-то зашел разговор о театральных рецензиях, и я вспомнил, как меня обругали в «Вечерней биржевке». И тут один из присутствующих, впоследствии мой добрый приятель, журналист Василий Александрович Регинин, расхохотался и говорит:
— А ведь это я вас тогда! И вы сами виноваты!
— Как так? — спросил я.
— Не надо было быть наивным! Тут у нас все актеры, журналисты, критики — все друг с другом связаны: кто знакомством, кто дружбой, а кто и кое-чем покрепче, так что иной раз и хочешь обругать, а не станешь! А вы, дорогой, приехали и стали играть, этакий наивный барин — из поднебесья свалился! Надо было познакомиться, показаться в редакциях, рассказать о себе, и все было бы в порядке!..
Вот оно как тогда рецензии делались!
ГЛАВА 4
«PAVILLON DE PARIS»
В Петрограде, на Садовой улице, недалеко от Невского, был прелестный небольшой театр. На втором этаже. Белый с красным. Мрамор и бархат. (Может быть, теперь он принял иной облик, но я помню его таким.) Тогда он назывался «Pavillon de Paris» [6] . В программе всегда была одноактная пьеса (ее играли пять-шесть постоянных актеров этого театра и популярный гастролер) и концерт с участием первоклассных русских и заграничных артистов.
6
Теперь там помещается кинотеатр «Молодежный».
В декабре 1915 года пригласил меня для переговоров директор (читай — хозяин) «Pavillon de Paris» и предложил руководить и конферировать. Я в то время ежевечерне играл в «Литейном театре» и не мог прийти посмотреть спектакль, но меня сразу удивило название: почему «Pavillon» и почему «de Paris»? Я насторожился: мне до тех пор не приходилось иметь дело с эстрадой, да еще с заграничной. Оказалось, что среди французских певиц в «Pavillon de Paris» были и «шантановатые», но театр в общем был абсолютно приличным и по составу артистов и по репертуару.
Но я долго не давал ответа — очень хотелось в «Кривое зеркало»! Мне казалось, что и мои пьески, и мой юмор, мой мозг, душа моя — все это кривозеркальное! Насмешливое, даже саркастическое, культурное, требовательное, столичное — мое! Мне нужен этот театр, и… я ему нужен. И я попытался через знакомых… Увы, безуспешно. А. Р. Кугель не отказал, но и не позвал, а так, по-петербургски уклонился.
Огорчился я очень и пошел в «Pavillon de Paris»…
Но как фокусничает иногда судьба! «Кривое зеркало» в 1918 году «разбилось», перестало существовать, и когда, в двадцать втором, кажется, Кугель попробовал склеить его, получилось не то: и состав актеров слабоватый и, главное, другое надо было высмеивать и другое привечать, а другой убежденности не было… Зимой 1923/24 года Александр Рафаилович приехал в Москву, пришел ко мне домой и предложил слить «Кривое зеркало» с «Кривым Джимми». Тут уж я отказался. Нет, не мстил я, не сводил счеты — очень уж разные у нас были театры, и при всем огромном уважении к Кугелю я вынужден был отказаться, да, впрочем, он и сам понимал (так мне казалось), что задумал это так, для очистки совести, — мол, все сделал, что мог, чтобы оживить, но…
Приняв предложение директора «Pavillon de Paris», я поставил условием проведение разных реформ: русификацию театра, небольшое осерьезнивание его. Предложил и расфранцузить название: долой «Pavillon» и никаких «de Paris»!
Хозяин замахал руками: «Меняйте артистов, репертуар, сольные номера, пьесы, декорации, но не название — поздно! Публика знает и любит «Pavillon de Paris»!»
И через некоторое время я начал работать там. Основным в моей работе был конферанс. Вести театр сначала некуда было: пьеску ставил не всегда я сам, а приглашал режиссера, заграничные номера через агентство выписывал хозяин. Но мало-помалу физиономия театра изменилась. Все меньше становилось «шантановатых» номеров. Да и по справедливости надо сказать, что иные нынешние зарубежные исполнители и исполнительницы, которым порой подражают наши певцы и певицы, ничуть не скромнее своих предков из «Pavillon de Paris»!
Певицы делились тогда у французов на три жанра: cantatrice — это певица как таковая, diseuse a voix — не певица, а исполнительница, но с голосом, и просто diseuse — это исполнительница, у которой голоса для пения нет, но есть большая выразительность. Была еще разновидность — chanteuse — у этих не было ничего, кроме манерничанья, фривольности, пикантности, эротичности; этих у нас в России называли просто шансонетками.
К нам в театр приезжали из Парижа представительницы жанра diseuse a voix. Не помню их фамилий, но это были прекрасные актрисы. Исполняли они лирические и комические песенки и главным образом, уступая духу времени, военные патриотические песни. В памяти у меня остались обрывки многих из них. Вот, например, куплет из очень популярной тогда традиционной для французов песни о солдате и маркитантке:
La Madelon pour nous n’est pas severe — Quand on lui prend la taille, le menton, Elle rit, c’est tout l’mal qu’elle sait faire, Madelon, Madelon, Madelon!Я тогда же перевел ее и перед исполнением читал публике русский текст:
Коль Маделон обнять иль ущипнуть, Она смеется — ей какой урон?! И на нас не сердится ничуть Маделон, Маделон, Маделон!А дизеры — мужчины! У этих не было и намека на голос, но какое мастерство! Все у них весело, легко, музыкально и остроумно. Француз Каржоль появлялся на сцене в измятой красновато-розовой солдатской форме: штаны-галифе, мундир и кепи. Нос картошкой, плутовская усмешка — это был французский Швейк! Но песни он пел отнюдь не добродушные: быт, злой, грубый, тяжелый солдатский быт рисовал он, иронически воспевая его: