— Понимаю, — ответил Олеар. — Хотя, признаюсь, ты сильно меня удивила. Это было, когда ты уже носила пояс?

— Нет, раньше.

— И вы с ней общаетесь?

— Да. Она меня слышит. Апудо видела меня не всесильной черной леди, а по сути рабыней и все равно хотела мне служить. Она не боится меня, не знает, как силен дядя. Поэтому когда я ее спрашиваю о чем-то, отвечает честно. И я недавно поняла, что такого честного разговора у меня не было ни с кем, — голос Юории дрогнул, и вдруг к глазам подобрались слезы. — Я рассуждаю жалко. Забудь.

— Это не жалко, — тихо ответил ей Олеар. — Я думал, тебя изменил пояс.

— Я не изменилась. Знаю, дядя говорит, что я иначе реагирую, но я не ощущаю этого.

— Изменилась, хоть и стараешься делать вид, что это не так. Я плохо знал тебя, сейчас узнаю лучше. Вряд ли я смогу относиться к тебе так, как… — Он запнулся. — Как относятся любящие мужчины к своим женщинам. Ты хотела ответа на вопрос: нет, я не люблю тебя. Сейчас я, однако, понимаю, что это для тебя большая потеря.

— Мне не нужно от тебя любви! Ни от кого не нужно!

Юория повернулась к Олеару спиной и снова натянула на себя одеяло. Сквозь предательские слезы она смотрела на размывавшиеся искорки в глубине кровати, еле удерживая дыхание, боясь, что Олеар подойдет, чтобы заглянуть ей в лицо.

Но он так и не подошел.

* * *

С утра пошел снег. Он падал медленно, кружась, укутывая замерзшую грязь. Глазам было почти больно смотреть в заснеженную даль: белые просторы, белые деревья и кусты, белый от крупных хлопьев воздух и светло-серое небо. Лошади послушно шагали, покрываясь этим холодным покровом, взрывали рыхлый снег копытами и иногда скользили на спрятанном под пологом льду.

Они приближались к границе с Черными землями и к вечеру должны были оказаться на знакомой дороге, по которой можно было пройти без страха — пар-оольцы не сунулись бы на защищенные южные территории. Это радовало: бескрайние просторы Серебряного моря, по берегу которого теперь шел отряд, давно надоели глазу. Узкая тропинка почти не виляла, просто тянулась и тянулась прямо. Это было совсем не похоже на привычную дорогу: лошади шли друг за другом, не отступая и шага в сторону, аккуратно шагая между жесткими колючими кустами, в которые не сунулся бы ни человек, ни животное. Слева колючие кусты иногда сменял плотный и высокий кедровник, тоже укутанный снегом и похожий на ватные облака, а справа, за терновником, изредка встречались островки изломанных камышей.

Юория теперь сидела в седле по-мужски, боясь упустить лошадь — стоило той споткнуться и обрезаться острыми шипами, она могла и понести. Под юбку все равно пришлось надеть брюки, чтобы не замерзнуть, да и сапоги ложились в стремя удобно. Чтобы не слушать, как плачет Сильвиа, Юория отстала от нее, и теперь перед глазами качалась только взрытая копытами тропа. Олеар ехал где-то далеко впереди, на редких поворотах Юория иногда видела его коренастую фигуру. Она подозревала, что он разговаривал с дядей, и ее сердце сжималось от пустоты.

Девчонка тоже ехала впереди, недалеко от Олеара, а между ними как раз оставалось место для крупного жеребца…

Всхлипы Сильвии и ее тонкий надрывный голос, которым она обращалась к сыну, раздражали Юорию, и только это, казалось, не давало ей заснуть. Она отряхивала гриву своей тонкой в кости вороной кобылы и скорее по привычке касалась ее крупа стеком, на что уже привыкшая ко всему Ольва почти не обращала внимания.

Было сонно и уныло, будто кто-то залез к ней в душу и выпотрошил оттуда что-то важное.

Апудо, прикованная к лошади, в свою очередь прикованной поводом к седлу Юории, вела себя иначе. Когда Юория оборачивалась, то видела, как рабыня размахивала руками, ловя снежинки. В глазах ее при этом плескался абсолютно детский восторг. Иногда она начинала мурлыкать себе под нос какую-то пар-оольскую мелодию.

— Аккуратнее, свалишься, — бросила ей Юория.

— Хорошо, — согласилась Апудо, берясь одной рукой за переднюю луку седла. — Это первый снег жизни. Очень красивый. Дом?

— Мы пока не в Черных землях, — отозвалась Юория. — Привал будет там. Это пока не дом.

— Пар-оол без снега. Нравится, — широко улыбнулась Апудо. Теперь, когда шрамов на лице не было, глаза стали одинаковыми, а в зубах не виднелось промежутков, улыбка больше не искривляла ее лицо еще одной раной.

— Вчера мы говорили с Олеаром, — вдруг сказала Юория. — И я поняла, что ты — единственное существо, к которому я привязана и которому есть до меня дело. Это… — Она прочистила горло. — Оказалось, что не так уж мало значит для меня.

Апудо можно было говорить что угодно. Апудо не посмеялась бы. И сейчас девушка ответила со всей серьезностью, как всегда с трудом подбирая слова: