– Он казнит кого-нибудь раз в два года – так сказать, чтобы каша не остывала. – Касл вздохнул, поглядел на вечернее небо: – Дела, дела, дела…

– Как?

– Так мы, боконисты, говорим, – сказал он, – когда чувствуем, что заваривается что-то таинственное.

– Как, и вы? – Я был потрясен. – Вы тоже боконист?

Он спокойно поднял на меня глаза.

– И вы тоже. Скоро вы это поймете.

Анджела и Ньют сидели на висячей террасе со мной и Джулианом Каслом. Мы пили коктейли. О Фрэнке не было ни слуху ни духу.

И Анджела и Ньют, по-видимому, любили выпить. Касл сказал мне, что грехи молодости стоили ему одной почки и что он, к несчастью, вынужден ограничиться имбирным элем.

После нескольких бокалов Анджела стала жаловаться, что люди обманули ее отца:

– Он отдал им так много, а они дали ему так мало.

Я стал добиваться – в чем же, например, сказалась эта скупость, и добился точных цифр.

– Всеобщая сталелитейная компания платила ему по сорок пять долларов за каждый патент, полученный по его изобретениям, – сказала Анджела, – и такую же сумму платили за любой патент. – Она грустно покачала головой: – Сорок пять долларов, а только подумать, какие это были патенты!

– Угу, – сказал я. – Но я полагаю, он и жалованье получал.

– Самое большее, что он зарабатывал – это двадцать восемь тысяч долларов в год.

– Я бы сказал, не так уж плохо.

Она вся вспыхнула:

– А вы знаете, сколько получают кинозвезды?

– Иногда порядочно.

– А вы знаете, что доктор Брид зарабатывал в год на десять тысяч долларов больше, чем отец?

– Это, конечно, большая несправедливость.

– Мне осточертела несправедливость.

Голос у нее стал таким истерически-крикливым, что я сразу переменил тему. Я спросил Джулиана Касла: как он думает, что сталось с картиной Ньюта, брошенной в водопад?

– Там, внизу, есть маленькая деревушка, – сказал мне Касл, – не то пять, не то шесть хижин. Кстати, там родился «Папа» Монзано. Водопад кончается там огромным каменным бассейном. Через узкое горло бассейна, откуда вытекает река, крестьяне протянули частую металлическую сетку. Через нее и процеживается вся вода из водопада.

– Значит, по-вашему, картина Ньюта застряла в этой сетке? – спросил я.

– Страна тут нищая, как вы, может быть, заметили, – сказал Касл. – В сетке ничего не застревает надолго. Я представляю себе, что картину Ньюта сейчас уже сушат на солнце вместе с окурком моей сигары. Четыре квадратных фута проклеенного холста, четыре обточенные и обтесанные планки от подрамника, может, и пара кнопок да еще сигара. В общем, неплохой улов для какого-нибудь нищего-пренищего человека.

– Просто визжать хочется, – сказала Анджела, – как подумаю, сколько платят разным людям и сколько платили отцу – а сколько он им давал!

Видно было, что сейчас она заплачет.

– Не плачь, – ласково попросил Ньют.

– Трудно удержаться, – сказала она.

– Пойди поиграй на кларнете, – настаивал Ньют. – Это тебе всегда помогает.

Мне показалось, что такой совет довольно смешон. Но по реакции Анджелы я понял, что совет был дан всерьез и пошел ей на пользу.

– В таком настроении, – сказала она мне и Каслу, – только это иногда и помогает.

Но она постеснялась сразу побежать за кларнетом. Мы долго просили ее поиграть, но она сначала выпила еще два стакана.

– Она правда замечательно играет, – пообещал нам Ньют.

– Очень хочется вас послушать, – сказал Касл.

– Хорошо, – сказала Анджела и встала, чуть покачиваясь. – Хорошо, я вам сыграю.

Когда она вышла, Ньют извинился за нее:

– Жизнь у нее тяжелая. Ей нужно отдохнуть.

– Она, должно быть, болела? – спросил я.

– Муж у нее скотина, – сказал Ньют. Видно было, что он люто ненавидит красивого молодого мужа Анджелы, преуспевающего Гаррисона С. Коннерса, президента компании «Фабри-Тек». – Никогда дома не бывает, а если явится, то пьяный в доску и весь измазанный губной помадой.

– А мне, по ее словам, показалось, что это очень счастливый брак, – сказал я.

Маленький Ньют расставил ладони на шесть дюймов и растопырил пальцы: