– Разрешаю звать меня так, как ты сам захочешь: Евгеньюшка, Евгеня, Геня, Женя, Женюра, Женюша, Евгеша, Ева, Еня, Ена, Енюта, Енюха, Енюша, Еняха, Еняша. И приходить можешь всегда-всегда, когда захочешь. Придешь? Договорились?

На выходе она еще некоторое время повисела у меня на шее.

– Я буду ждать, ты мне нравишься, рыцарь.

– Я Гусар. Я приду. Не обещаю, когда, но приду…

– Гусар, – обратилась ко мне комсорг курса в галдящей аудитории. – Можешь сказать так громко, чтобы все в аудитории помолчали минутку и услышали меня?

Гусар, Поющий Гусар, просто Поющий… Так звали меня на курсе, – да и во всем вузе, – во время учебы. Для знавших меня, оно осталось и на всю жизнь. Прозвище было не постоянным, и скорее использовалось изначально больше за глаза, но оно оправдывало мое постоянное стремление дарить всем, – и в первую очередь девушкам и женщинам, – радость, удовольствие, спокойствие, уверенность и другие чувства, которые так нужны для нормальной жизни, для любви и дружбы. Я отдавал всего себя в общении, в стихах и прозе, которые уже тогда много писал, всегда протягивал руку помощи всем нуждающимся, – и потому стал носителем такого странного прозвища. Мог прийти на занятия и беспричинно одарить всех девушек группы цветами, принесенными без всякой причины, такой же охапкой, – раздать, улыбнуться каждой, – а потом тайком наблюдать, как они посматривают на эти цветочки, лежащие рядом с тетрадями на учебных или лабораторных столах. Мог просто подложить кому-то в конспект лист со стихами или громко и без всякой причины на всю учебную аудиторию читать свои стихи или декламировать классиков.

А еще любил петь, напевать, мурлыкать тихонько «под нос» понравившиеся или пришедшие на ум мелодии, песни, арии и пр. Тихонько, почти «про себя», потому что при попытках исполнить их громко, это было не эстетично, как я думал, или как мне казалось.

Но голос у меня был громкий. И потому я, даже не сильно напрягая голосовые связки, попросил галдящую аудиторию выслушать молча объявление комсорга курса нашего факультета. И все услышали и молча его послушали.

– Гусар, можешь зайти после занятий ко мне в комитет комсомола? – комсорг курса, она же девушка Галя лет на пять-шесть старше меня, произнесла уже после лекции.

Я кивнул головой и сразу забыл об этом. После занятий у меня были факультативные занятия, профессиональные кружки, разговор с другом… Я вспомнил об обещании Галине только проходя мимо комитета комсомола института уже так поздно вечером, когда по зданию ходило больше охраны и уборщиц, чем студентов.

– Я пришел и теперь совершенно свободен на сегодня, – послал я свой громкий голос от дверей в полутемную комнату. И только тогда увидел в глубокой тени голову комсорга курса.

– Запри дверь, а то нас очень скоро попрут отсюда уборщицы, – раздался ее голос. – И не ори так громко. Чего ты так поздно? Я тебя давно ждала.

– Дык… Занят был, – и я уселся рядом с ней за длинный стол и начал рассказывать ей, как и чем занимался после пар.

– Я же просила тебя сразу после занятий.

– Вот я и пришел, сразу после всех занятий. Или занятия на кружке гистологии совершенно не надо для студентов?

– Так, не переворачивай навыворот. Я и так устала, чтобы слушать твои глаголы и существительные.

– А что хотела, Галя?

– Помочь тебе хотела. А теперь не знаю, надо ли тебе это. Ты Валю на самом деле любишь, или просто поиграться решил, – она встала со стула и прошла мне за спину.

Валя, – это студентка, учившаяся с ней в одной группе. Параллельной с моей группой. Я души не чаял в ней. Душу готов был за нее продать дьяволу, готов был на всевозможные сумасбродства. Словом, мальчишка был влюблен, как мальчишка.

– А ты об этом откуда знаешь? – я попробовал вскочить со стула, но Галя, стоя у меня за спиной, надавила обоими локтями меня в плечи, не дав даже приподняться. Я трепыхнулся снова, но с тем же результатом.

– А об этом весь курс знает. И не только курс, но и факультет. Возможно, и весь институт.

– Откуда? – взревел я.

– Ну, ты, Гусар, яркий, как-то вот так у всех на виду. Сама не понимаю почему. Как-то так сложилось, что четверть или даже треть разговоров даже в комитете комсомола про тебя.

– Никогда бы не подумал.

– А ты и не думаешь. Ты просто живешь сам и даешь жить другим. Ты фонтанируешь энергией, стихами, песнями, хорошими идеями, даришь их всем совершенно бескорыстно. Ты помогаешь нуждающимся в помощи, не считаясь даже порой собственными интересами. Я постоянно каждый день слышу: Гусар сказал, Гусар сделал, пел, подсказал, взял на себя вину, выслушал и посоветовал. Такое впечатление, что ты занял собой мир и внимание как минимум половины института. И младшие, и старшие, и преподаватели, – все тебя знают, упоминают, цитируют слова, утки и анекдоты, поют твои песни… Что в тебе такого, что в коридоре половина девушек не спускает с тебя глаз?

– А при чем тут Валя?

– Так ты постоянно на виду, на глазах! Твои взгляды на нее не только видят, но и понимают, передают, о них рассказывают и судачат. Кто-то на это добро улыбается, кто-то злословит. Но этого не видите и не слышите только вы двое: ты и Валя.

– Да не может быть такого.

– Не может с другим человеком. Но вот с тобой так получилось почему-то. Уж поверь мне, достаточно зрелой и опытной, и не только по этому вопросу.

– И, о чем ты хотела со мной поговорить о Вале?