И вдруг высоко, почти в самом зените, вспыхнуло и заколыхалось что-то багрово-красное. К горизонту заструились светящиеся разноцветные полосы: зеленоватые, оранжевые, розовые, пурпурные. Лишенные четких контуров, напоминающие грозовые зарницы, они мягко переливались и трепетали на нежно-голубом фоне.

«Сколько красоты в природе! Почему же в жизни человеческой все так тускло и бесцветно?» — вздохнула Людмила.

Скрипнула калитка, и послышались быстрые шаги Андрея. Он возвращался после вечернего обхода цеха.

— Любуешься? — он коснулся ее плеча. — Не правда ли, изумительно красиво? Вот какой он, наш Север!

Людмиле послышался в его словах оттенок упрека.

— Я предпочла бы эту красоту смотреть в Москве, в цветном фильме «Прекрасный Север», — резко ответила она.

— Да? — протянул Андрей и, постояв немного, тихо вошел в дом.

Чебутыркин вернулся с завода уже в сумерки. Жил он один, без семьи. Была ли она у него раньше или жил он всегда бобылем, никто этого не знал. О своем прошлом Прокопий Захарович никому не рассказывал. Уже около десятка лет жил он в этом общежитии, занимая небольшую угловую комнатку по соседству с перезольщиком Сычевым. Чебутыркина на заводе ценили, и не раз директор предлагал ему занять более просторную и удобную квартиру, но он неизменно отказывался:

— Не к чему. Много ли мне, старику, места надо? Соседи у меня спокойные. Жить не мешают.

Действительно, и Сычев и его жена были люди тихие, степенные. Заметив нелюдимость Чебутыркина, они в собеседники не навязывались и «жить не мешали». Чебутыркина это вполне устраивало. Друзей и собеседников заменял Чебутыркину большой пушистый серый кот. Жили они дружно. Питался кот едва ли не лучше хозяина, спал вместе с ним.

Вскипятив на примусе чайник, Чебутыркин закусил колбасой и уделил изрядный кусок умильно посматривающему на него коту. Вымыв посуду, Прокопий Захарович присел к столу и вынул из кармана заветную книжечку в клеенчатом переплете. Надо было записать в нее рецепт хромирования, примененный новым начальником цеха. Правда, начальник обещал передать мастеру подробную методику, но Чебутыркин не поверил и тщательно, хотя и украдкой, записал на клочках бумаги весь рецепт. Теперь нужно было все это аккуратно занести в книжечку. Чебутыркин разложил на столе исписанные клочки бумаги и достал из окованного жестью сундучка чернильницу и ручку.

В окно осторожно постучали. Приподняв занавеску, Чебутыркин вгляделся в темноту. Стук повторился. Прокопий Захарович приоткрыл, окно и увидел на завалинке Седельникова.

— Это ты, Михаил? — спросил Чебутыркин с удивлением.

— Тихо, Прокопий Захарыч, а то этот сивый черт Сычев услышит. Откройте. Дело срочное есть.

К Чебутыркину редко кто заходил, тем более в такой поздний час. А этот гость и вовсе был неожиданным. Прокопий Захарович, пропустив Мишку вперед, остановился у порога и, не приглашая сесть, ворчливо спросил:

— Что это у тебя за дело на ночь глядя? Али до утра невтерпеж?

— Дело, Прокопий Захарович, не простое. Тонкое дело, деликатное, — ответил Мишка с улыбочкой и, покосившись в сторону комнаты Сычева, снизил голос почти до шепота: — Слышал я, новый начальник свои рецепты применять начинает. Дубить товар как-то по-новому собирается.

— А к чему это ты любопытствуешь? — все так же сухо спросил Чебутыркин.

— Да так, есть одно соображение.

Мишка снял картуз, потер рукавом и без того блестящий козырек и сел на краешек табурета.

— Думаю я все время, Прокопий Захарович, — вкрадчиво начал Мишка, — несправедливость какая получается. Вот хоть бы насчет вас. Сколько вы лет на заводе работаете! Мастер своего дела! По совести сказать, на вас завод держался. В нашем цехе вся суть. Сапог-то и дурак сошьет, а вот сумей кожу сделать.

— Не пойму я, Михаил, к чему разговор, — ворчливо перебил Мишку Прокопий Захарович, хотя на самом деле слова Мишки были ему приятны.

— К тому, Прокопий Захарович, что мы, рабочие, вас уважаем, а вот новый начальник, видать, по-другому думает. Больно занозистый. Сразу свои порядки заводить начал. Были вы в цехе хозяином, а теперь что? Все ему не так, все не ладно. Новые рецепты применять начинает… А мы еще посмотрим, — Мишка зло усмехнулся, — что с этих новых рецептов выйдет… Эх, Прокопий Захарыч, — Мишка придвинул табурет вплотную к Чебутыркину и зашептал ему в ухо: — Помочь ему надо, чтобы новый рецептик «удался». Пусть свою ученость докажет. Больно умен начальник, ну да и мы не дураки.

— Постой, парень, — Чебутыркин резко отодвинулся, — ты к чему меня подговариваешь? Чтобы я, мастер, на такое пошел? Тебя, сопляка, еще на свете не было, а я уж кожевенным ремеслом кормился. Через мои руки не одна тысяча кож прошла, невзначай ни одной кожи не испортил, а тут заведомо…

— Зачем заведомо, Прокопий Захарович? — усмехнулся Мишка. — Такое дело может и по нечаянности получиться. При чем тут вы? Рецепты начальниковы, не ваши. Ему и отвечать. Ваше дело сторона.

— Вот что, Михаил, попомни, — Чебутыркин встал и, трясясь от негодования, замахал сморщенным кулачком у самого Мишкиного носа, — попомни, нечаянность какая выйдет, тут же пойду и все директору доложу. Сам доложу. Понял?

Мишка нисколько не испугался.

— Никуда ты не пойдешь, Захарыч, — спокойно ответил он. Чебутыркину даже показалось, что Мишка посмотрел на него с сожалением. — Зря, говорю, шумишь, старина. Ворон ворону глаз не выклюет. Мы ведь с тобой земляки, Захарыч. Омские…

Чебутыркин насторожился.

— Село Крутоярово знаем. Недалеко жили. И про кожевенный заводик чебутыркинский наслышаны. И про хозяина его, без вести пропавшего.

— Завод не мой был, а сродного брата, — угрюмо вымолвил Чебутыркин. — Я на него полжизни батрачил. А получал харчи да полштофа в субботу. Мне тот завод жалеть нечего.