– - Получается -- лучше убить Джамхуха, -- сказал воин.

– - Так получается, -- согласился царь и протянул ему стрелу с раздвоенным наконечником.
– - Вот этой стрелой ты его убьешь. Эту стрелу придумал один засекреченный перс. Но наши лазутчики выкрали ее у персов. Ты -- первый воин Кавказа, который ее испытает. И для спокойствия народа будет правильней, если он решит, что Джамхух убит чужеземной стрелой чужеземца. Так что стрелу можешь оставить в теле, мы уже приступили к изготовлению таких стрел. Ваш царь еще порадует своих воинов кое-какими новинками. Но пока это тайна.

Воин, взяв в руки стрелу, оживленно пробовал пальцами ее клешнятый наконечник, а потом вдруг задумался, почесывая затылок тем же наконечником.

– - Что задумался, мой воин, -- спросил царь, -- разве тебе не все ясно?

– - Ясно-то оно ясно, -- отвечал воин, продолжая думать о своем, -- но мне чего-то неприятно убивать Джамхуха, хотя и очень интересно испытать новую стрелу... Двойной втык -- это, конечно, чудо... Но все-таки Джамхуха как-то жалко...

– - Послушай, -- сказал царь, внимательно вглядываясь в него, -- разве ты не Воин с Облегченной Походного Типа Совестью?

– - Звание-то у меня есть, -- вздохнул воин, -- но все-таки как-то неприятно...

– - А мне, думаешь, приятно поручать тебе это?
– - сказал царь.
– - Но так нужно для сохранения нашего народа. Я и награды тебе не сулю. Не для меня стараешься -- для родины.

– - За награду я и сам не стал бы убивать Джамхуха, -- проговорил воин.
– - Все же мне почему-то неприятно его убивать, хотя и очень интересно испытать новую стрелу.

– - Ты же пьешь лекарство, когда болен, -- сказал царь, -- хотя тебе и неприятна его горечь?

– - Да, -- согласился воин.

– - Так и это, -- сказал царь, -- неприятно, но надо, как лекарство.

– - Надо так надо.
– - И воин, простившись с царем, покинул дворец.

Через три дня Сын Оленя погиб.

Утром он, как обычно, отправился пасти коз в котловину Сабида, а вечером козы домой пришли без него. Он был найден в лесу со стрелой, торчащей из спины. Джамхух был еще жив. Когда его внесли в дом, чегемский знахарь осторожно вытащил из его спины стрелу с не виданным в этих краях раздвоенным наконечником. Но спасти Джамхуха уже не могли. Незадолго до смерти он вдруг сказал:

– - Кто приходит вовремя, всегда приходит слишком рано...

Потом он забылся, а через некоторое время прерывистым, угасающим голосом произнес:

– - ...Холод жизни... Общий костер... Или раздать дрова... Не пойму...

Голос его замолк, словно говорящий, размышляя вслух, скрылся за поворотом тропы. Джамхух -- Сын Оленя был мертв.

А во дворе уже толпились опечаленные и ропщущие чегемцы. Одни говорили, что Джамхуха убил неизвестный чужеземец, другие говорили, что убийца очень хотел, чтобы его считали чужеземцем.

Оплакивать Сына Оленя съехалась чуть ли не половина Абхазии. И конечно, пришли его верные друзья Объедало, Опивало, Силач, Слухач, Остроглаз, Ловкач и Скороход. Они больше всех рыдали у гроба Джамхуха, особенно убивался Скороход. На них люди обращали внимание.

– - Что это за родственники Сына Оленя?
– - спрашивали они.
– - Мы думали, у него нет родственников...

– - Это его товарищи, -- отвечали пожилые чегемцы, -- они помогали Джамхуху жениться на его первой жене, нынешней царице. А вот этот, который в золотых жерновах, каждую неделю бегал сюда. Помидоры таскал Гунде, а сейчас он первый царский гонец.

После похорон Джамхуха Скороход, чьи рыдания разрывали душу, вдруг на глазах у всех снял со своих ног золоченые царские жернова и швырнул их с такой силой, что они закатились в котловину Сабида.

Друзья Джамхуха -- Сына Оленя посидели за поминальным столом, рассказывая друг другу о житье-бытье. Опивало пожаловался на своего старшего сына, который, оказывается, чрезмерно увлекается выпивкой.

– - Мы тоже в свое время пивали, -- говорил он, -- но меру знали. Сегодняшняя молодежь меру ни в чем не знает.

– - Это ты точно заметил, -- сказал Слухач, уже и без глушилок ставший туговатым на ухо.
– - Я раньше, бывало, муравьиный язык понимал. А нынче молодежь говорит на такой тарабарщине, что ничего разобрать невозможно. Недавно к моему сыну приходят друзья, а он им говорит: "Ну что, кейфарики, гуднем в амфу?" -- "Гуднем!" -- радостно отвечают они. А я ничего не понимаю. Потом они мне объяснили что к чему. Оказывается, "кейфарики" -- это люди, которые кейфуют. "Амфой" они называют нашу амфору. До чего разленились, а? "Амфора" они уже не могут сказать! Им "амфу" быстрей подавай! Гуднуть в амфу -- значит опустошить ее, чтобы она загудела, если в нее потом крикнуть. Как хотите, друзья, но за этой тарабарщиной я чувствую не тот, не тот наклон мысли. А в наше время все было просто, благородно. Бывало -- эх, времечко!
– - забредут в гости друзья, а ты им: "Сокувшинники, уважим мою лозу?" -- "Уважим, -- отвечают они, дружно рассаживаясь.
– - Ох как уважим!" И сразу все ясно, красиво. И вы как бы не пьете, а как бы воздаете дань благодарности богу виноградарства и плодородия. И тут, конечно, совсем другой наклон мысли. А эти: "Кейфарики, гуднем в амфу!" А чего гудеть?! Гудеть-то, я спрашиваю, чего?! Ну, выпили, порезвились -- и по домам! Если уж амфора опустела, гуди не гуди -- ничего из нее не выгудишь!