Разумеется, ни в каком посольстве он не работает. Лицо бледное, матовое, он только что приехал из Дании.

— Где мои дети?

— Ваш сын задержан в Алморе, небольшом городке на границе с Непалом. Он обвиняется в попытке контрабанды антиквариата. Ваша дочь, очевидно, сбежала со священником из храма Кали в Калькутте.

Мы обмениваемся взглядами. Детям по шестнадцать лет.

— Ваш муж…

— Я не хочу о нем слышать.

Он кладет что-то на стол. Из-за расстройства зрения я сначала не могу понять, что это такое. Затем глаза постепенно фокусируются, и я вижу обложку журнала «Time».

На ней четыре человека. За концертным роялем сидит мужчина, к роялю прислонились двое детей, каждый из них держит в руках скрипку. Рядом с мужчиной, положив руку ему на плечо, стоит женщина, которую какие-то бездушные люди убедили облачиться в академическую мантию и надеть профессорскую шапочку.

Дети — светловолосые и голубоглазые, кажется, что они всеобщие любимцы и в следующее мгновение получат стипендии на обучение в лучших иностранных консерваториях. У мужчины выразительные и печальные глаза, он улыбается уголками губ, и улыбка эта говорит о том, что если что-то и отягощает его душу, то уж точно не низкая самооценка.

Под фотографией надпись: «The Great Danish Family»[1].

Дети со скрипками — это мои дети. Женщина в профессорской шапочке — это я. Мужчина за роялем — Лабан Свендсен, мой муж. Это на собственной семье не могли сфокусироваться мои глаза.

— Ваш муж уехал в Гоа с дочерью махараджи. Семнадцати лет. За ним охотится вся мафия южной Индии. Как вам тут условия?

— Лучше не бывает. Тридцать женщин на пятнадцати квадратных метрах. Дырка в полу вместо туалета. Бочка с дождевой водой и миска риса на всех раз в день. Каждую ночь тут драки, с бритвенными лезвиями. Я три недели не могу увидеться с адвокатом. Последнюю неделю мочусь кровью.

— Мы можем обеспечить вас лекарствами. Можем задержать девочку. Мы делаем все от нас зависящее, чтобы освободить мальчика. Возможно, нам удастся найти вашего мужа раньше, чем до него доберется мафия. Мы надеемся, что через неделю вы все вернетесь в Данию.

Он собирается совершить какие-то ведические чудеса. Устранить хаос, царящий в индийском прецедентном праве. Обойти договоры об экстрадиции, найти человека, затерявшегося на бескрайних просторах Индостана. И все же главный вопрос не в том, сможет ли он все это сделать, а в том, зачем ему это нужно.

Исчезающе малая часть населения Дании, которая еще не получила свой срок, полагает, что тюрьмы — это такие тихие убежища, обитатели которых подавлены угрызениями совести и предаются самобичеванию. Это представление ошибочно. Тюрьмы шумят, как клетки с хищниками во время кормления. Но в этой комнате для свиданий стены такой толщины, что не пропускают никакие высокочастотные колебания. Здесь шум — это скорее вибрация, чем звук.

В этой относительной тишине ему следовало бы уже встать и уйти. Но нет. Что-то непонятное ему самому удерживает его.

— Вы обвиняетесь в покушении на убийство голыми руками. Человека, рост которого, если судить по полицейскому протоколу, метр девяносто, атлетически сложенного, как греческий герой. Как это можно объяснить?

Его недоумение вполне понятно. Я и сама изумлена. Если мне удастся вернуть то, чего стоили последние несколько месяцев, я буду счастлива, если преодолею отметку в пятьдесят пять килограммов.

Но его просчет в том, что он не может скрыть своего любопытства.

— Казино сообщило полиции, что вы пытались купить фишки, пообещав им взамен его органы.

— Это была шутка.

— Сотрудники казино вас не поняли. И тот человек тоже.

Тут он внезапно осознает, что теряет контроль над ситуацией. Что еще чуть-чуть, и он приоткроет мне самого себя. На какую-то секунду потрясение от неожиданно обнаруженной в себе слабости читается на его лице. Затем он встает.

Здесь, в почетной резиденции, спустя две недели, он еще не полностью отошел от потрясения. Но он не из тех, кто совершает одну и ту же ошибку дважды. Поэтому на сей раз он позаботился о том, чтобы между ним и мною оказалась кровать больной.

В руке он держит картонную папку. И тот же номер «Time», который показывал мне в тюрьме.

Изголовье кровати Андреа Финк придвинуто к стеклянной стене. За ней привезенные с других континентов деревья и кусты, покрытые десятисантиметровым слоем грязного подтаявшего снега, вместе с нами недоумевают, что же их занесло в Данию в такое время года. Где-то в парке слышны детские голоса. Ее лицо просветляется. Может быть, это внуки, может быть, она собрала всю свою семью здесь, у финишной черты.