И тут я чувствую, что мои дети где-то рядом.

Это иррациональное чувство, а не реакция на физически измеримый стимул. Я встаю, тащусь на своих костылях к широкой двойной двери и распахиваю ее.

Тит и Харальд, близнецы, их я ощущаю в первую очередь. Но на них я не сразу обращаю взгляд. В первую очередь я смотрю на человека, сидевшего на фотографии за роялем, Лабана Свендсена, моего мужа, отца детей.

Насчет его имени на протяжении многих лет высказывались самые разные предположения. Я получила объяснение из первых рук. Его мать однажды сказала мне, что выбрала это имя, поскольку он с рождения был ужасно похож на барочного ангела, и материнский инстинкт подсказал ей, что следует как можно раньше вставить ему в колеса маленькую, аккуратную палочку[2].

Он до сих пор выглядит как ангел. Но сейчас ему уже сорок пять. И за ним охотилась индийская мафия.

Я с удовлетворением вижу, что это оставило на нем отпечаток. И с сожалением констатирую, что отпечаток этот недостаточно глубок.

Смотрю я в первую очередь на него, потому что между нами существует давняя договоренность. Еще до рождения Тит и Харальда мы с ним понимали, что рискуем с головой погрузиться в детей. Поэтому мы договорились о некоторых правилах. Которые действуют и сейчас, когда семья находится в процессе распада. Первое из этих правил гласит: если мы встречаемся в присутствии детей, то мы, взрослые, сначала уделяем внимание друг другу.

В далеком прошлом при встрече были поцелуи и объятия. Теперь — задумчивые взгляды, обещающие вечные обиды и бесчисленные санкции.

Близнецы стоят, прислонившись к роялю. Но в руках у них нет скрипок. И скрипки — не единственное, что они утратили с тех пор, как мы позировали для «Time». Какой-то ореол невинности, который, по мнению некоторых, присутствует на фотографии, также исчез.

Они бегут ко мне, я падаю на колени, мы встречаемся посередине комнаты и прижимаемся друг к другу.

Это только на первый взгляд кажется воссоединением. На самом деле я их давным-давно потеряла.

Может быть, еще при родах. Которые были короткими и тяжелыми. Врач хотел дать мне какое-то обезболивающее, я, видимо, так резко ему ответила, что во время обхода сорок восемь часов спустя он был все еще бледен. Но мне хотелось прочувствовать все.

Когда я приложила близнецов к груди, пузырь, в котором мы жили во время беременности, лопнул. С момента рождения дети уже начинают отдаляться от своих родителей. Они тянутся к соску. Но где-то в глубине своей нервной системы они уже изо всех сил рвутся уехать из дома.

И все же я чувствую несказанное облегчение. И всепоглощающий страх. Большинство законов природы опираются на энергетическое равновесие. Человек, у которого рождается ребенок, обретает хрупкий баланс между любовью и страхом потери. А если родились близнецы, то всего оказывается вдвое больше. В обеих частях уравнения.

Изнеможение, с которым долго приходилось бороться, дает себя знать, комната плывет перед глазами, близнецы переправляют меня в кресло.

Торкиль Хайн стоит в дверях. С серой папкой. И журналом «Time».

— Вы являетесь символом для многих людей. Человек искусства. Женщина-ученый. Культурные послы ЮНЕСКО. Соучредители крупнейшего в истории образовательного проекта, финансируемого ЕС за пределами Европы. Мы постараемся защитить символ. Мы полагаем, что сможем успокоить индийскую полицию. Избежать суда в Дании. Не позволить восточным демонам, с которыми вы не нашли общий язык, выследить вас. Это займет у нас несколько недель. Мы включили отопление в вашем прекрасном доме. Пополнили запасы в холодильнике. На улице ждет машина, она отвезет вас домой.

Лабан и близнецы благодарно смотрят на него. Они считают его доброй феей.

Тут они ошибаются. Им не хватает жизненного опыта. Лабан рожден для того, чтобы его любили, превозносили до небес и бесконечно спонсировали от колыбели до могилы. Близнецы достигли своего шестнадцатилетия, не получив от судьбы более серьезных ударов, чем ласковые похлопывания по розовым попкам. Они еще ни о чем не догадываются. По их мнению, жизнь — это такая лавка с подарками, где бери что хочешь, с любой полки, и даже Лабан, которому следовало бы быть умнее, ничем от них не отличается.

В нашей семье всеми финансами всегда занималась я. И не только потому, что я хорошо умею считать. А потому, что я единственная из нас четверых знаю, сколько все на самом деле стоит.

Сколько это стоит на самом деле, становится ясно только сейчас.

— Взамен мы хотим попросить вас об одной маленькой услуге, Сюзан. Мы хотим, чтобы вы кое о чем расспросили одного человека.

Он кладет серую картонную папку на рояль.

В комнате становится тихо. Слышны лишь отдаленные голоса детей и потусторонние шумы, которые всегда окружают рояль. Теперь даже близнецы начинают понимать, как все поворачивается.